С О Д Е Р Ж А Н И Е

    М Е С Т Ь    Н Е В И Д И М К И

Покушение (пролог)…………………………….

1.        Открытие…………………………………….

2.        Эксперимент…………………………………

3.        Великое начинается с позора……………….

4.        Не плачь, мне больно……………………….

5.        Размолвка…………………………………….

6.        Исцеление…………………………………….

7.        Слежка в Кливленде…………………………

8.        Смерть принцессы Дианы…………………..

9.        Пряжа жизни…………………………………

10.     Золотой сюзгеч………………………………

11.     Курьер посольства…………………………...

12.     Срочный вызов……………………………….

13.     И благословил Бог день седьмый…………...

14.     Просьбы доктора Караева……………………

15.     Визит к сыщику………………………………

16.     Самоубийство…………………………………

17.     Букет Иуды……………………………………

18.     Месть………………………………………….

19.     Побег………………………………………….

Ничего кроме страха и надежды (эпилог).………

                                    ПОКУШЕНИЕ

                            (пролог)

Его привела в чувство падающая сверху вода. Ледяная, тяжелая. Вспухший язык и порванные десна от затекавших в рот струй нестерпимо жжет. Словно кто, затолкав ему в рот вонючий пук сухой морской травы, поливает ее расплавленным свинцом.

Он видит жгучее серебро кипящей жидкости. Она льется из раскаленного ковша. Красного, как облитый кровью белок бычьего глаза...

Ему больно...

Потом его подтаскивают к обутым в лаковые штиблеты копытам лошади. Одним концом веревки крепко стягивают лодыжки, другим – приторачивают к седлу... И стерва-лошадь, сорвавшись с места, проволокла его по бездорожью. И бугры, и булыжники стали толочь его, как крупу в ступе... Одуряющая тошнота, вывернув наизнанку желудок, вытряхнула из него все, что было, наружу...               

...Караев смотрит на себя со стороны. Тело выгибается. Судорожно вздрагивает. И он совсем не похож на себя...

«Так это не я... Это не со мной, - с равнодушной отстраненностью думает он. - Не со мной... Я просто рядом... Наблюдаю...».

Но этот бездонный ковш, эта свинцовая вода - она же жжет, черт возьми!

Пряча лицо, Караев повернулся на бок и сдавленно вскрикнул. Скорее, не вскрикнул, а протяжно, с булькающим хрипом взвыл...

«Сломаны ребра, - говорит он себе и тянет руку к губам, - Кровь... Надломленные кости вспороли плевру... Верный признак... Очень возможно, проткнули легкое...».

- На рентген!.. Готовьте к операции!.. – приказывает он, шаря руками вокруг в поисках своего халата.

Где-то на донышке сознания Караев понимает: речь идёт о нем самом. Но порядком замутившийся рассудок никак не может увязать его с реальностью.

- Помогите ему подняться! - услышал он над собой чей-то повелительный голос.

Хотя почему «чей-то»? Он ему был хорошо знаком. Сотню раз он слышал его по телевизору и в живую, на съезде медработников. Он принадлежал - Ему. Тому, к кому Караев шел. И собравшись с силами, он, как ему показалось, резво вскочил на ноги. На самом же деле, не будь могучих рук обступивших его молодых парней, он, наверное, так и остался бы корчиться у чьих-то начищенных до блеска туфлей.

Едва держась на ногах, Караев стоял перед человеком, приказавшим поднять его.

«Что это со мной? – спрашивал он себя. – Все как в дыму...»

Наконец дым рассеялся, и он увидел перед собой Президента. Да, это был Он сам. И Караеву опять показалось, что он все вспомнил. Он, было, всплеснул руками, но те же самые парни перехватили их и заломили за спину.

Внимательно всмотревшись в намокшую от воды, блевотины и крови тщедушную фигурку стоявшего перед ним человека, Президент негромко, но резко бросил:

- Оставьте его!

Караеву, однако, удобней было стоять именно так, когда его поддерживали. «Президент выразил мне свое благоволение», - подумал он и, растерянно улыбаясь, прошамкал:

- Хошпошин Пшешишент, я шел  к фам.

- Что-что?!

Караев повторил.

Он очень  старался, а потому закашлялся. Кашель вызвал острую боль. Скукожившись, он осторожно что-то  выплюнул на ладонь.

«Зубы», - сказал он себе и бережно опустил их в карман.

- Ничего не пойму, - брезгливо морщась, произнес Президент.

На помощь пришел один из парней, что цепко следил за каждым жестом Караева.

-  Он говорит: «Господин Президент, я шел к вам».

- Ты шел ко мне? - переспросил Президент, с гадливостью глядя  на рвотную слизь, свисавшую с лацкана  мокрого пиджака стоявшего перед ним человека.   

Тот закивал.

- Интересно, - протянул Президент. – И в подарочек принес с собой адскую машину...

  Караев повернул голову в сторону, куда указывала брошенная Президентом пятерня. Подернутые мутной наледью, его глаза, наверное, с минуты блуждали по столу, на котором лежал ворох лома со смятыми  платами,  покореженными электронными деталями, разбитый таймер... И вдруг его глаза на какой-то миг сверкнули пронзительной осмысленностью.

- Мой аппарат! – довольно отчетливо вскричал он и ринулся к столу.

Резкий удар в солнечное сплетение снова вышиб из него сознание. Однако упасть ему не дали. На полусогнутых ногах и с упавшей на грудь головой покуситель повис в железных руках двух молодцов.

Потом он снова пришел в себя. И снова, странно улыбаясь, посмотрел на Президента – тот отчитывал свою охрану:

 – ...В  высшей степени ротозейство! Как вы могли допустить такое?! Подумайте только: террорист не просто проник в президентский аппарат, он беспрепятственно вошел в мой кабинет! И никто его не видел! Курам на смех! Вы обязаны были перехватить  его еще у дверей...

- Его не было там. Там вообще никого не было, кроме вашего референта-докладчика. Я стоял  у лифта и в открытую дверь видел всю приемную, - сказал один из телохранителей.

- А я, - подхватил докладчик, - по вашему поручению говорил по телефону. Приемная в это время действительно была пуста. Правда, был момент, когда  двери в ваш кабинет открылись и закрылись. Я подумал, что кто-то из охраны, с кем вы вошли к себе, выглянул посмотреть, нет ли кого.

- Хватить врать! - рявкнул Президент. – Не с неба же он свалился ко мне... С вами мы еще уточним... Сейчас я о другом: какая необходимость была избивать его до такого состояния? Ни оружия, ни гранаты вы при нем не обнаружили. Даже это, что вы принесли из его машины, мало чем похоже на взрывное устройство.

- Он оказал сопротивление, - вступился за подчиненных начальник охраны.

- Молчать! - грубо хлестнул Президент. – Хочешь сказать –  этот сморчок полез на вас с кулаками?.. Не поверю!

Виновато потупившись, начальник охраны умолк.

- Ну,  хорошо, - уже мягче продолжал Президент, - свалили, дали пару тумаков, заломили руки, обыскали... Но зачем было так по-зверски  бить ногами?.. С ним теперь невозможно говорить. Вообще от него мы ничего вразумительного не услышим дней десять...

- Мы его ногами не били, - опрометчиво вставил один из телохранителей.

Президент осекся. Смерив говорившего с ног до головы тяжелым взглядом, он медленно направился к нему.

- Мальчик, - тихо произнес Президент, - посмотри на свои туфли.

Телохранитель послушно стал разглядывать их.

- Что ты видишь на них?

- Кровь... – пролепетал тот.

- Когда я на шум вышел из комнаты отдыха, ты, мой мальчик, носком туфля, дважды при мне, с размаха ударил этого беспомощного человечка по затылку...

После непродолжительной паузы, не повышая тона и обращаясь сразу ко всем, Президент веско спросил:

- Я предупреждал вас, что больше всего на свете не люблю  вранья?

- Предупреждали, господин Президент, - ответил за всех начальник охраны.

-  Я не от тебя хочу  это услышать.

- Предупреждали, - пролепетал напуганный телохранитель.

Президент тяжелой поступью вернулся к столу и оттуда, глядя на начальника  охраны, произнес:

- Посмотрите, годится ли этот молодой человек к продолжению работы в вашей команде.       

-  Есть, господин Президент!

- Забирайте этого горе-киллера в зал совещаний. Пусть посидит там, пока за ним  не явятся из МНБ... Теперь -  с глаз долой!

...Охрана удалилась в мгновение ока. В кабинете остался один референт. Вжав голову в плечи, он ждал, что сейчас прозвучит неумолимое – «за ротозейство и т.д. – вы уволены». Однако, непонятно чему усмехнувшись, Президент по-доброму скомандовал:

- Марш на место, сукин сын! – и, перехватив убегавшего докладчика почти у самых дверей, добавил:

- Там дожидается министр национальной безопасности. Пригласи его. А минут через десять пригласишь пресс-секретаря.

Несколько робких непродолжительных звонков в дверь отвлекли Инну от духовки. «Странно, кто бы это мог быть?» - вытирая о передник руки, гадала она. Как звонит в дверь муж - она знала. Даже по звонку могла определить - в каком настроении он пришел.

Смотреть в дверной глазок не имело никакого смысла: на лестничной площадке темно. Перегорела лампочка.

- Кто там?

- Инна ханум, это я, - услышала она голос знакомой ей женщины, что разносит по квартирам жировки.

- Ну и ну! Опять эти чёртовы квитанции, - проворчала она и, взявшись за рукоять двери, дважды щёлкнула ключом...

А дальше произошло - как в кино. Невероятная силища выкинула её вместе с дверью наружу в цепкие руки людей, чьи скользкие, как мокрицы, пальцы, с бесцеремонным бесстыдством ощупали её с ног до головы, а затем с той же силой зашвырнули обратно в квартиру. Она слышала, как её лицо хрястнуло об стену, и слышала глухой стук своего тела, упавшего на пол. Именно слышала, а не чувствовала. Наверное, сгоряча. И сознания, кажется, не теряла. Может, на какой-то миг. Она тотчас же вскочила на ноги. И её тотчас же те же самые лапищи понесли в комнату и швырнули в кресло.

Инна хорошо это запомнила. И ещё запомнила человека,  усевшегося за их обеденный стол и вальяжно откинувшегося на спинку стула. Нет, не самого человека. Он был безлик. Инна запомнила его щетинистые глаза. Именно щетинистые. На этом пустом, как бетон, лице. Их поблёскивания напоминали ей вздыбившиеся собачьи загривки. Больше ничего приметного в нём не было. Разве только то, что он единственный, кто не надел на себя маску и камуфляжный костюм. Он в них и не нуждался. Если бы не глаза с пробирающим до озноба садизмом, он  навряд ли кому мог бы запомниться.

- Ты знаешь, почему мы здесь...- не то спросил, не то утвердительно процедил он.

- Не имею представления, - сдавленно выдохнула она.

- Бросьте врать! - грубо бросил он и с картинной медлительностью, высвободив закинутую руку из-за спинки стула, посмотрел на часы.

Потом, не поворачивая головы и ни на кого не глядя, приказал включить телевизор.

Вспыхнувший экран высветил зал с людьми. Вверх по амфитеатру с микрофоном в руках взбегал Повзнер. Шла его авторская программа «Мы».

Инна с мужем всегда с интересом смотрели эту передачу. Но сейчас ей было не до неё. И вообще не до телевизора.

- Господин полковник, переключить на АзТВ? - спросил сидящего за столом человек в маске.

- Не обязательно, - отмахнулся тот, заинтересованно глядя на вбежавшего в комнату сотрудника.

- Нашёл! - радостно сообщил тот, ставя перед полковником распечатанную пачку стирального порошка «Барф».

- Откуда этот порошок? - с недоумением спросила Инна.

- А это уж ты нам скажешь, хозяюшка, - зловеще ухмыльнулся полковник и, скорчив гримасу, с отвращением, двумя пальцами, снял с пачки свалявшийся ком сухой паутины.

- Я обнаружил её за ванной. Там толстенная пыль и паутина.

- Ну, и что ты мне суёшь? - заглядывая вовнутрь пачки, прорычал он.

- Так там не стиральный порошок. Там аммонал.

- Ах, вот как... – свирепо заиграв желваками, полковник запустил руку в пачку.

И в это время стоявший у телевизора человек в маске сообщил:

- Эльхан мялим, началось.

Полковник резко обернулся к телевизору. На экране появилась заставка «АзТВ». И все, кто находился в комнате, уставились на неё, как на какую-то невидаль. Ничего не понимающая в происходящем Инна смотрела вместе с ними... Голос за кадром дважды через паузу объявил: «Внимание! Передаём экстренное сообщение!»

А через пару секунд на экране возникло напряжённое лицо диктора.

 «Уважаемые телезрители, - густо произнёс он, - мы

прерываем передачи всех каналов телевидения для

экстренного сообщения.

Пресс-служба Президента Азербайджана уполномочена

сообщить:

Сегодня Президентской Службой Безопасности было

предотвращено дерзкое покушение на Главу государства.

Личной охране удалось в считанные секунды обезвредить

покусителя, который незамеченным проник в кабинет

Президента.

Глава государства невредим. Преступник схвачен и даёт

показания.

Судя по документам, обнаруженным у задержанного, им

оказался врач Маштагинского психоневрологического

диспансера Караев Микаил Расул оглы.

В автомашине марки «ВАЗ 2106», принадлежащей Караеву,

сотрудники органов национальной безопасности обнаружили

электронное взрывное устройство с запущенным таймером.

Машина стояла припаркованной к фасаду комендатуры

Президентского аппарата. По мнению специалистов, «адская           машина» изготавливалась кустарным образом и обладала

способностью поднять на воздух все здание.

По факту покушения возбуждено уголовное дело. Ведется

следствие.

Президент благодарит за умелые действия и проявленные

высокие профессиональные качества всех сотрудников своей охраны».

В комнате стояла оглушительная тишина. Ошарашенная услышанным, Инна потерянно смотрела перед собой. Окаменевшие в мел губы и пробежавшая по лицу судорога, независимо от нее, выстукали дробную, но достаточно разборчивую фразу:

- Он все-таки сделал это...

- Что?!.. Что ты сказала?! – подскочив со стула, выкрикнул полковник.

Инна невменяемо качала головой.

- Как?! – взбеленился полковник. – Ах ты, гадина! – схватив женщину за волосы, он притянул её  лицо к себе и со скрипом в зубах процедил:

- Гадина! Не ты ли сказала: «Он всё-таки сделал это?»...

- Отпустите... Больно... - взмолилась Инна.

- Я тебя спрашиваю! – царапая её щетинистым взглядом, не унимался полковник.

- Я не отказываюсь.

Отбросив её голову на спинку кресла, полковник подбоченился.

- Так-то лучше, - похвалил он и с мягкой вкрадчивостью добавил:

- Сейчас садись за стол и всё по порядку напиши. Всё без утайки. Чистосердечное признание снимет с тебя вину. Я это обещаю, - соврал полковник и сочувственно, вкладывая в свои слова какой-то заговорщицкий смысл, добавил:

- Ну какая может быть на тебе вина?.. Её, если и захочешь, не придумаешь.

- Хорошо, - отозвалась она и, окончательно взяв себя в руки, спросила:

- Как мне тебя называть?.. Кто ты?..

- Почему «ты»? – вскинулся полковник.

Инна с неподдельным недоумением и не без иронии посмотрела на него: мол, неужели непонятно?

Полковник скривился, но, быстро овладев собой, как ни в чём не бывало, представился:

- Я начальник следственного управления Министерства национальной безопасности, полковник Эльхан Худиев... Пишите на моё имя... Инна Борисовна..., - сделав упор на её имени с отчеством, он не преминул продемонстрировать свою осведомлённость, - если не ошибаюсь, девичья Ваша фамилия - Марголис.

Он назвал её девичью фамилию не столько для того, чтобы она поняла, что ему известно о ней всё, сколько для того, чтобы сыграть на её еврейском качестве. Худиев был убеждён, что любой еврей, когда дело касается его шкуры, отречется от  кого угодно и от чего угодно. И он тем самым прозрачно намекал, что ей именно сейчас следует отмежеваться от преступника.

Инна слушала его внимательно. «Тыкавший» ей высокопоставленный хам из спецслужбы перешёл на «Вы». Не извинился, правда, но это чёрт с ним. Такова уж их работа. Главное - она поставила его на место. Теперь оставалось дать понять, что намёк его до неё дошёл и она категорически против.

- Я – Караева. Жена профессора Микаила Расуловича Караева, - твёрдо произнесла она.

- Правильно... – скользко улыбаясь, согласился он. – Это, конечно же, надо указать. Ни в коем случае не забывая, что вы Марголис... – гнул своё Худиев, усаживая Инну Борисовну за стол. - А главное - обязательно объясните, откуда у вас это? – полковник положил руку на коробок с броской надписью «Барф».

- Позвольте спросить, какой криминал в стиральном порошке?

- Вы не знаете, что в нем?

Караева покачала головой.

- Тем лучше для вас! – театрально воскликнул он.  Это тоже в пользу вас. В пачке, что у меня в руках, – аммонал. Попросту - взрывчатый порошок.

- Откуда ему здесь взяться? – растерянно развела руками Инна Борисовна.

- Вот-вот! – подхватил Худиев. - Похвально!.. Напишите: мол, приносил эти пачки муж. Откуда? В каком количестве? Где хранил? У кого приобретал?.. Если знаете, разумеется.

Женщина, наверное, с минуты две оцепенело смотрела на полковника.

- Ну?!.. Будете писать?.. – придвигая к её пальцам ручку, нетерпеливо прогудел он.

Инна Борисовна молча кивнула.

«Всё равно его ничем не прошибёшь», - подумала она. И тут её осенило:

- А можно на имя министра Национальной безопасности?

- Ещё лучше! Я лично, при вас вручу ему, - предвкушая близкую удачу, пообещал он.

Поблагодарив его, Инна Борисовна в правом углу листа размашистым почерком написала:

«Министру Национальной безопасности Азербайджана

  генерал – майору Ф.Зейналову»

Затем, отступив, старательно вывела: «ЧИСТОСЕРДЕЧНОЕ ПРИЗНАНИЕ».

- Прекрасно, Инна Борисовна! Умница! – с придыханием, обдав её затхлой вонью недавно съеденного лука, похвалил полковник.

- Эльхан мялим, у меня к вам убедительная просьба. Прошу минут десять не отвлекать меня. Я не могу, когда кто-то стоит за спиной. Не в состоянии сосредоточиться.

Худиев хотел было возразить, но Инна Борисовна опередила его:

- Вам не обязательно отлучаться. Пока я буду писать, можете сидеть здесь, на диване.

- Не против. Пишите хоть целый час. Никто вам мешать не станет... Вы правы. Вам нужно собраться с мыслями, - и Худиев сел на диван.

Инна Борисовна писала быстро. Изредка, вероятно что-то вспоминая, задумывалась, а затем снова, с прежней рьяностью принималась за дело.

«Хороша баба... Лакомая стерва... Ух, какие груди и задница... Помять бы её пару ночек...», – искоса наблюдая за Караевой, смаковал полковник.

Он уже поздравлял себя с победой. И живо представил себе, как будет докладывать о ней. Обязательно расскажет, как искусно и ловко ему удалось провести эту хитрую бестию... Он на все сто был уверен, что Караева напишет всё, что ему нужно. А если что его не устроит, заставит добавить.

  «Добавит. Никуда не денется... Ишь как строчит... Аж сиськи трясутся... Она всё знает о своём муженьке... Спешит отбелиться... Не поможет... Ты к нам надолго, птичка аппетитная...», – со злорадным сладострастием думал он.

Между тем, Инна Борисовна вернулась к первой странице. Видимо, чтобы проверить, не упустила ли что?

- Неужели всё? – на всякий случай спросил он.

- Ещё чуть-чуть..., - не отрываясь от листа, ответила она.

На самом деле Инна Борисовна лукавила. Она уже всё написала. Оставалось только поставить росчерк и указать дату.

...За дверью, в передней, слышались глухие голоса и топот снующих по кухне людей.

- Понятые здесь? – строго спросил кто-то.

- Вот они, - показали ему.

- Никуда не отлучайтесь! Стойте здесь! – приказал тот же строгий голос.

- А я могу идти? – спросила его женщина.

- Ты кто такая?! – подозрительно спросил он.

- Я из ЖЭКа. Помогала вам войти сюда...

- Выйди на лестничную площадку. Здесь не мешай. И никуда не уходи! – грубо велел он.

Инна Борисовна ничего этого не слышала. Ей было ровным счётом наплевать, что происходит там, за дверью, и кто кому что говорит.

Она целиком окунулась в своё «Признание». Но Худиев не упускал ничего. Тихо поднявшись, он бесшумно, чтобы не отвлечь Караеву, подошёл к двери и, приоткрыв её, коротко распорядился:

 - Капитан, у вас шумно... Мешаешь работать... Мамедову, сотрудницу ЖЭКа, отпусти. Пусть уходит...

Инне, однако, ничто не мешало. Она вдумчиво и не спеша вчитывалась в каждую строчку написанного:

«ЧИСТОСЕРДЕЧНОЕ ПРИЗНАНИЕ

Я, Караева Инна Борисовна, жена профессора Караева Микаила Расуловича, настоящим ставлю Вас в известность о следующем.

Мой муж, М.Р.Караев, - известный психиатр, автор пяти фундаментальных монографий и свыше ста научных статей, публиковавшихся в престижных журналах Великобритании, США, Франции, Италии, Японии, Индии и т.д.

Последние пять лет проф. Караев занимался исследованием, результат которых, буквальным образом, ниспроверг накопленные человечеством за сотни и сотни лет основы традиционной методологии лечения психически больных. Это стало возможным благодаря весьма неожиданному и своеобразному подходу к решению столь непростой проблемы. Именно он, этот подход, позволил ему радикальным образом избавлять людей от запущенных и тяжелых форм психических недугов. То есть от сумасшествий. Четверо пациентов, числившихся в разряде безнадёжно больных, после применения на них этого, не имеющего аналогов в мировой психиатрии, метода лечения, уже через месяц были выписаны с окончательным диагнозом – «практически здоров».

На исходе третий год, как эти люди живут среди нас и находятся в здравом уме и рассудке. И рецидив, как утверждает проф. Караев, - исключен, потому что ему удалось  выправить самое главное, что давало сбой в сложной механике психики.

Ключ к разгадке столь серьёзной врачебной проблемы лежал отнюдь не в медицине, а в совершенно иной области науки – космогенной физике. Хотя я не уверена в точности названия этого вида науки.

Да, проф. Караев занимался изучением Пространства-Времени. По его глубокому  убеждению (теперь доказанному неопровержимыми фактами), вся психическая, мыслительная и поведенческая деятельность находится в тесной завязке со структурой спирали Пространства-Времени. Однако  в подробности вдаваться не стану - по двум соображениям. Во-первых, потому, что многого не знаю, а во-вторых, потому, что мои околонаучные объяснения не могут соответствовать «жанру» настоящей «работы».             

Тем не менее, хочу особенно подчеркнуть: в процессе исследования и проводимых экспериментов проф. Караев открыл невероятнейший из эффектов: становясь под луч изобретённого им аппарата, он становился невидимым. То же самое и неоднократно происходило со мной и с теми пациентами, с которыми профессор работал...

Отдавая себе отчет в том, что его изыскания имеют для государства громадное стратегическое значение, проф. Караев с изложением своего открытия дважды обращался к министру здравоохранения и министру внутренних дел, трижды к министру оборону и к Вам, генерал. Столько же раз к Президенту республики. Это, я думаю, проверить не составит труда.

Его письма во всех инстанциях вызывали одинаковую реакцию: либо отписывались, переправляя их в Минздрав, либо отмалчивались. В реальности же Караева - правда, не открыто, не официально - объявили сумасшедшим. Лишили института, кафедры и послали работать простым врачом в известную Вам психиатрическую клинику.

М.Р.Караев, как истинный патриот своей страны, хотел, во что бы то ни стало своё открытие предоставить в распоряжение государства. Он много раз безуспешно пытался попасть на приём к Президенту. И тогда он решил явиться к нему, став невидимым. Фактор, согласитесь, который мог бы убедить Главу государства без лишних слов.

Признаться, я отговаривала его от этого шага, потому что я, как и тысяча других людей, потеряла веру во всё...

Вот почему, когда я услышала по телевизору сообщение о том, что мой муж, Микаил Караев, был задержан, якобы при попытке убить Президента, я вскрикнула: «Он всё-таки сделал это». Я искренно сожалею, что он ослушался меня...

Что касается стирального порошка «Барф», я им в хозяйстве никогда не пользуюсь. Я предпочитаю «ОМО». Мой муж покупками для дома (за исключением хлеба и иногда продуктов) не занимается. Так  у нас заведено.

Происхождение пачки «Барфа», будто бы найденной за нашей ванной и набитой до отказа так называемой взрывчаткой (так утверждают ваши спецназовцы), лучше всего вам объяснит невоспитанный полковник Худиев со своей, подстать ему, командой.

Прошу Вас за нанесённые мне оскорбления и проявленное хамство привлечь полковника  Эльхана Худиева к ответственности. Такой не может носить звание полковника и тем более представлять столь солидную организацию, как Министерство Национальной безопасности...

Я в этом убеждена.

За сим -            И.Караева»

- Всё! – прочитав и подписав написанное, объявила она.

- Дайте сюда! – откинувшись на диване, небрежно потребовал он.

- Потрудитесь взять сами, - отрезала Караева.

- Что ж, мы люди не гордые... Не гордые, Инна Борисовна...,  - тяжело поднимаясь с места, со злобной язвительностью усмехнулся он.

 ...Обрадовавшись, что сердитый капитан смилостивился и разрешил убираться восвояси, Мамедова, не дожидаясь лифта, побежала вниз по лестнице. Но уже в двух шагах от подъезда путь ей преградили двое в штатском. Как она их ни упрашивала, они были неумолимы.

- Стой и дыши свежим воздухом, - посоветовал один из них и, чтобы успокоить, добавил:

- Закончим – уйдёшь.

На улице было ветрено, и Мамедова решила пройти в парадную. Но тут кто-то взял её за плечо:

-          Что случилось здесь, Сания?

Это был сосед Караевых, он жил на два этажа ниже.

- Дом окружен со всех сторон, - продолжал он, – в кольцо пускают, а из кольца – ни в какую... Я забыл в машине продукты, хотел вернуться, так меня чуть ли не тычками заставили идти обратно...

- Ой, и не говорите, Джавад мялим... Здесь такое... Такое... Аж ужас, - зашептала Сания. – Наш Караев... профессор хотел убить Президента.

- Ну и ну! – протянул Джавад и пристально, с оттенком явного недоверия глядя в лицо Мамедовой, спросил:

- Ты, Сания, ничего не путаешь?

....................................................................................................

... Худиев читал неторопливо. Поначалу  вслух. Затем перешёл на бормотание, а потом пробегал всё молча. И по мере того, как он читал, менялся и цвет его лица. Сначала оно было розовато-благодушным, а после, под воздействием запрыгавших желваков, оно пошло багрово-синюшными пятнами. И тут из его рук, как из дула ружья, выбластнул шелестящий всполох белых бумаг. И прямо в лицо. Острый кончик одного из листов резанул по не успевшему зажмуриться глазу. Караева вскрикнула и, согнувшись к коленкам, невольно закрылась руками.

- Шлюха! – взревел Худиев. - Жидовская вонючка!.. Мало того, что со своим говном задумала убить Президента, так она ещё вздумала издеваться надо мной!

Схватив за волосы согнувшуюся от боли в глазу женщину, полковник несколько раз ударил её головой об спинку кресла.

- Мразь!.. Гестаповец!.. –выдохнула Инна  и ногтями обеих рук с яростью вцепилась в ненавистную физиономию наклонившегося над ней Худиева.

Визг полковника, дискантом прозвучавший на всю квартиру, огорошил всех, кто его слышал. Теперь уже он стоял, обхватив окровавленное лицо. И не переставая вопил, изрыгая площадную брань...

На шум сбежалось несколько человек в маске. Один из них, сдавив лапищей шею Караевой, поднял её  с кресла и, как тряпку, отбросил к порогу двери. Потом, в один прыжок оказавшись рядом с ней, наступил на поясницу и так вдавил в пол, что она не могла не то что пошевелиться, но даже вздохнуть. Остальные обступили залитого кровью начальника.

- Бросьте! – отогнал он их. – Поработайте с этой шалавой... Здесь... Прямо при мне...

И на беспомощно трепыхавшегося подранка накинулось трое, словно давно изголодавшихся, шакалов.

Её отчаянно призывных криков никто, кто был в квартире, не слышал. Хотя все они находились совсем рядом. За стеной и за дверью. Всего в двух шагах. Рот, взывающий о помощи, спецназовцы  залепили клеящейся лентой.

 Оттуда доносилась лишь глухая возня, стук опрокидывающихся стульев, скребущий звук двигающегося стола и звон высыпавшейся из серванта посуды... Потом немного поутихло... Только, казалось, ходуном ходил то ли диван, по которому прыгал слон, то ли тот же слон катал, волоча по полу, какой-то неподъёмный тюк.

Четверть часа спустя в комнате наступила гробовая тишина. Отозвавшись зловещим шипением, распахнулась дверь. В переднюю с расстёгнутой до пупа гимнастёркой вышел спецназовец. Позвякивая бляхой ремня, он по-хозяйски прошел в туалет. В оставшейся полуоткрытой двери кто-то увидел истерзанную, полуголую Инну Борисовну. Лица видно не было. Плечи и тело её передёргивало судорогой. А может, она плакала. Стыдливо закутываясь в лоскуты изодранного ситца, она вышла на балкон.

                Худиев с ненавистью смотрел ей в след. Ни его, ни спецназовцев, бесчестивших женщину, это нисколько не беспокоило. Балкон давно был превращён в маленькую комнатушку. И то, что это был балкон, говорили лишь широкие, в полукруг поставленные стекла... И группе захвата, вместе с её командиром, невдомёк было, что одна из рам была отомкнута...

................................................................................................

- Что значит - «ничего не путаешь»? – явно обидевшись на соседа, развела руками Мамедова.

 И Сания стала пересказывать всё, что ей было известно:

- Он был увешан гранатами... Уже хотел взрывать их, и тут...

...И  тут что-то тяжелое и мягкое, с хрястом ударившись об асфальт и обдав их горячими брызгами, упало у самых их ног. И Джавад и Сания, разинув рты, оцепенело уставились на то, что лежало перед ними... Первым очнулся мужчина.

- Инна Борисовна, - просипел он.

              В то же самое мгновение утробный вопль, смешанный с животным страхом, вырвался из гортани Сании...

                           I. О т к р ы т и е

Наружу его выбросило со смачным чмоком. Как из трясины. И выбросило в позе на четвереньках. С минуту он крутил головой и, озирая комнату, не мог выдавить из себя ни единого членораздельного звука. Подняться на ноги тоже не мог. И не потому, что не было сил. А потому, что на нём повисла жена. Она, как выуженная из воды рыба, немо разевала перед ним рот...

 Видел он хорошо. Пронзительно. Ясно. А вот со слухом творилось неладное. Словно кто напихал ему в уши ваты. Потом в ушах цвикнуло, и ваты как небывало. И тут же в них ворвались истеричные взрыды жены.

- Мика, миленький... Что с тобой?.. Где ты был?

В глазах её метались страх и ужас.

- Всё в порядке, Инночка... Не паникуй, -  карабкаясь на диван, проговорил он.

Инна бросилась за валокордином. Караев не возражал. Впрочем, ему было всё безразлично. Прикрыв глаза, он слушал себя. Тошнота и лёгкое головокружение, которые он чувствовал, придя в себя, прошли. Только внутри всё отчаянно дрожало и вибрировало. Болей никаких. Напротив, каждая клетка, каждый нерв во всём теле, будто воспрянув от глубокого и здорового сна, от души потягиваясь, млели в сладкой истоме. Блаженно улыбаясь, Караев открыл глаза. Инна подносила рюмку с валокордином. Он покачал головой.

- Не надо, - отказался он и попросил измерить давление.

...Инна выбежала на балкон.

- Идеальное! – радостно выкрикнула она оттуда. – 120 на 80. Пульс – 64.

Караев хотел было спросить, с чего это она взяла, но, посмотрев на себя, сообразил: он до сих пор находился в контуре, который передавал на аппарат, что стоял на балконе, объективную картину его состояния.

- А в момент, когда я лишился чувств? – поинтересовался он.

Жена промолчала. Караев собрался переспросить и, подняв голову, наткнулся на пару округлившихся в изумлении глаз.

- Ты так ничего и не понял? – прошептала она.

- А что я должен был понять?

- Ты не терял сознания... Ты просто исчез...

- То есть?.. Как это?.. – невольно вырвалось у него.

- Не знаю... На месте, где ты стоял, было пусто. Тебя здесь не было... Во всей квартире. Я думала - ты подшучиваешь надо мной... Несколько раз заглядывала в кухню, ванную, уборную. Выбегала на лестничную площадку. А потом не знала, что и думать, - крепко обняв его, разрыдалась она.

- Ну, ну... Всё уже позади, - гладя её по волосам, успокаивал он.

- К чёрту твои эксперименты!.. К чёрту! – ещё пуще расплакалась она.

Дождавшись, когда она выплачется, Караев, наконец, спросил о том, что ему очень хотелось узнать:

- Долго я отсутствовал?

- Мне показалось - очень долго...

Потом, шмыгнув набрякшим носом, уточнила:

- Минут пятнадцать... Может, чуточку больше...

- Неужели?! Я совсем этого не почувствовал.

- Зато я почувствовала, - сварливо прохрипела она.

Караев засмеялся. Появившиеся в голосе Инны брюзжащие нотки - первый признак того, что срыв, охвативший её, пошёл на убыль.

- Что смеёшься? – сердито спросила она.

Ну что он мог ей ответить? И он ещё крепче обнял её. Уткнувшись ему в шею, Инна, щекоча его горячими губами, что-то долго говорила, о чём-то пеняла и, стуча кулаками по его  бокам, беззлобно поругивала.

По правде говоря, Мика её вовсе не слушал. Он думал о своём. Что всё-таки произошло? Вот что надо было осмыслить. Здесь не до нюнь.

- Налей мне чайку. Крепенького, - отыскав предлог, чтобы остаться наедине со своими мыслями, попросил Караев.

...Итак, он накинул на себя провода. Нет. Сначала он приладил к ним золотое ситечко, больше похожее на розетку для варенья, чем на чашу приёмной антенны. По центру ситечка, сплетенного из тонких проволочек чистого золота, был помещён огранённый, размером в три карата, бриллиант. Потом уже Инна накинула на него эти провода, свободные концы которых она специальными присосками прикрепила к четырём точкам его тела. Закончив с этим, она старательно прозрачным скотчем, плотно приклеила к подвздошной ямке золотое ситечко приёмной антенны. Он был в контуре. И только после этого они прошли на балкон, где стоял основной аппарат. Собственно, он не стоял. Он лежал. А если уж совсем быть точным, определение «аппарат» к нему никак не лепилось.

Выставленные на столе и соединённые между собой пёстрыми проводами в одну вереницу платы, теристоры, линзы и прочие детали и были тем самым устройством, над которым он бился едва ли не полгода. Выпускаемый им веер лучей должен был выйти на жгут планетной спирали Пространства–Времени, отыскать в нём волокно, соответствующее личному полю времени испытуемого и, отразившись от него, замкнуться на контур, который был сейчас наброшен на Караева...

Аппарат, если можно было так назвать всю эту кучу деталей, спаянных и опутанных между собой разноцветными проводами, занимал чуть ли не весь балкон - единственное место, где Инна могла вывешивать постиранное бельё. Пару раз, выходя сюда с тазом, доверху наполненным постирушками, она спотыкалась обо что-то  и опрокидывала всю эту Микину конструкцию на пол. И они вдвоём, из-под мокрых, плохо отжатых вещей, извлекали деталь за деталью.

Жена это делала с глухой бранью, в сердцах отдирая от белья запутавшиеся в нём железные штуковины, а Мика - с молчаливой обречённостью, аккуратно и не спеша, словно собирал жемчужинки. Только однажды, когда Инна с раздражением упрекнула его, мол, занял барахлом весь балкон, он, любовно вытирая фланелькой одну из намокших и отпаявшихся плат, как бы невзначай спросил:

- Разве это барахло?

- А что, по-твоему?! – выпалила она.

Караев с ответом не спешил. Высвободив из складок мокрой простыни очередную деталь и с нежностью держа её в ладони, он тихо произнёс:

- Это, милая, все наши 125 квадратных метров...

Инна такого не ожидала. Она растерялась. А потом из глаз её сами по себе посыпались слёзы. Ведь правда. Какая горькая правда... И этот узкий остеклённый балкон, и этот ворох металлопластмассового лома - их проданная квартира. Трёхкомнатная, с просторной верандой, с чудесным видом на море, в самом престижном районе города... Теперь вот двухкомнатная, в задрипанном микрорайоне, на седьмом этаже, где в неделю три раза и строго по часам подаётся вода...

                Ту, престижную, она сама предложила продать. Настаивала даже... А что оставалось делать? Ведь  Мику для воплощения его, казавшейся тогда Инне такой реальной и такой потрясающей, идеи нужны были деньги. Чтобы он мог накупить этих  чертовых безделушек и из набросанного им проекта сварганить свой чудо-аппарат. Пропади он пропадом!

Сделка была выгодной: продали за сто, купили за 25 и остались при 75-ти тысячах долларов.

Глядя на случайно учинённый ею в очередной раз разор и жалкую фигурку мужа, со смиреной кротостью собиравшего разрушенную конструкцию, Инна в бессилии плюхнулась на порог и заревела. Мика подсел рядом и, ничего не говоря, ласково гладил её по голове, плечам и вспухшим от натруженности и едкого мыльного порошка пальцам. Ей было жалко себя, а ещё жальче Мику, который стойко сносил её бабьи капризы.

«Все женщины одинаковы, - думала она, - им подавай победителя...»

- Скажи, Микуля, - спросила она сквозь слёзы, - из этого что-нибудь получится?

- Обязательно! И уже скоро, - уверенно сказал он.

Правда, после этого разговора минуло еще месяца три. Но устройство он всё-таки добил. Пусть оно и не совсем походило на привычные глазу конструкции, зато оно действовало...

Из всего этого техно-электронного хаоса более или менее эстетично выглядела панель управления. Под никелированным тумблером с надписью «Сеть» располагалось маленькое рубиновое окошечко, которое при включении загоралось острым красным светом. Под регулятором «Поиск спирали» размещался зелёный глазок. Он должен был вспыхивать, когда сигнал находил спираль. А под кнопкой «Поиск нити» он вмонтировал синее стёклышко. Оно, по идее, могло засветиться приятной голубизной лишь в том случае, если сигнал в общем жгуте Пространства-Времени отыскивал и вычленял нить Времени исследуемого человека. И последний регулятор, с надписью «Отражатель», тоже имел оконце, которое озарялось жёлтым светом, что означало - «сигнал от найденной нити аппарат принял и отразил его на ситечко-антенну», прикреплённую  к подвздошью испытуемого.

Всё работало автоматически, за исключением двухантенных тарелочек, сработанных из двух платиновых ободков, оплетённых тончайшими золотыми проволочками, представляющими собой сплошную, с едва заметными зазорами, сеть. Одна тарелка смотрела в пустое пространство, другая – держала под прицелом испытуемого. Они друг к другу были приставлены задом, и их по центру объединял чистой воды бриллиант размером вдвое больше, чем в золотом ситечке, висящий под грудиной у исследуемого человека. А тарелочка, что открытым «ртом» смотрела в небо, регулировалась вручную...

Всё, в принципе, стояло в полной готовности. Караев ещё раз объяснил жене что делать и потребовал повторить, показывая пальцами все свои действия. Он остался доволен.

- Молодчина! – похвалил он, уходя в комнату на исходную позицию.

- Мика! – остановила она его. – Давай я ещё раз проверю все соединения на тебе. Может, что отошло?

Караев согласился. Придирчиво осмотрев все контакты, Инна удовлетворённо кивнула головой – всё в порядке.

- Ну что ж, милая, начнём. Бисмиллах рахман рахим!.

- Бисмиллах рахман рахим! – повторила Инна, встав на изготовку к аппарату.

Она стояла к нему спиной и долго не решалась протянуть руку к панели управления. Караев собрался было поторопить её, но тут она срывающимся голосом выкрикнула:

- Включаю в сеть!..

А через паузу объявила:

- Произвожу запуск луча!

...Больше Караев ничего не помнил. И, конечно же, не видел, что творилось с его женой, когда она обернулась и взгляд её упёрся в пустую стенку. На том месте, где стоял её благоверный, никого не было. Сначала она подумала, что он сбежал, чтобы подшутить над ней. А потом... Потом поняла – её Мика пропал. Какая-то неведомая сила растворила его в воздухе, рассеяла в пыль. От одной мысли, что она никогда, никогда не увидит мужа, не услышит его голоса и никому не сможет объяснить, куда он подевался, её обуял дикий ужас.

                Придя в себя, Караев страшно удивился тому, что не стоит, а на карачках елозит по полу, бодая головой неизвестно откуда взявшиеся золотые букеты цветов. Второй удар головой в цветы окончательно вернул ученого в реальное мироощущение. Букеты те, как он сообразил, были на обоях, а обои – на стене. А сообразив, Караев, как и подобает профессиональному исследователю, постарался сконцентрироваться на оценке своего самочувствия. Однако, это ему не удалось...

                  Он испугался за жену, которая, как безумная, билась в истерике и жутко голосила. Словно оплакивала покойника.

...«Во имя Бога, Всемилостивого и Милосердного!»

 Усилием воли отодвинув выстраивающуюся в мозгу статистику своего состояния и то, что привиделось ему, будучи в беспамятстве, профессор занялся Инной.

  Сейчас же, когда она успокоилась, Караеву хотелось остаться наедине с  собой. Чтобы осмыслить происшедшее, а затем добросовестно его записать.

                - Ну, ты пойдешь за чаем, в конце концов?!  -  неожиданно для себя и для жены сорвался он. 

Инна стремглав ринулась на кухню, полагая, очевидно, что чай для её Мика сейчас лучше всяких транквилизаторов и сердечных средств.

...Ни парения в бездне, ни ощущения полёта по тоннелю навстречу сияющему впереди свету, как обычно описывается людьми, пережившими клиническую смерть, Караев не испытывал. Он просто вырубился, и всё. Хотя – нет. Он был тем, кем был. Тем же Караевым – живым, вдыхающим, как и все, снующие вокруг него люди, ароматизированный воздух незнакомого ему холла...

Холла, который его нисколько не удивлял. Разве только вызывал естественное любопытство. Что в нём? Каков он и как оформлен? И ни одной мысли о том, каким образом он объявился вдруг здесь. Его глаза жадно бегали по зеркалам, роскошным люстрам и многочисленным указателям на английском языке, которые он прочитывал, словно слизывая языком.

А ведь только что его взгляд устремлён был в открытый проём балкона, и оттуда, из аппарата, созданного им, он ждал того самого долгожданного импульса, ради которого работал все эти последние полгода. Но эту необычность он осознал лишь сиюминутно...

А в тот момент профессор Микаил Караев как  ни в чём бывало шёл по пятам двух шкафообразных молодых ребят. Он явно преследовал их. И вместе с ними встал у лифта.

Почему он увязался за этими «Шкафами» и настырно, не упуская из виду, преследовал их, Караев сейчас, находясь в своей квартире, не мог дать вразумительного объяснения. Стало быть, так и следовало ему поступать. Шкафы в упор не видели его, хотя он стоял рядом с ними. Перед самым их носом. И судя по их злым репликам, между Караевым и этими двумя дебелыми парнями совсем недавно что-то произошло. Что именно, сейчас он припомнить не мог. Но там, наверняка, знал. И знал, что пузатый, цвета беж медицинский баул, трепыхавшийся в руках высокого «Угрюмого Шкафа», – его баул. И он для него, для Караева, многое  значил. И, вероятно, поэтому ни на шаг не отпускал он их от себя.

                С неприязнью глядя друг на друга, парни вполголоса бранились, сдабривая каждую фразу отборным русским матом. Это профессору показалось странным. Какие-то точные, но забытые им теперь детали говорили, что он находится за рубежом. Скорее всего, в Америке. Но не в Нью-Йорке и не в Вашингтоне. Какой-то другой город. Не Москва, не Ленинград и не Киев - он мог в этом поклясться. Те города он знал, как свои пять пальцев. А таких гостиниц, с такими лифтами, он в них не видел.

Да, точно, это был отель. Роскошный отель. И лифт, куда они все втроём нырнули, был прозрачным, полусферической формы. Находясь в нём, человек чувствовал себя помещённым в аквариум... Интересно было смотреть оттуда на людей и на просторный холл, похожий на Бакинскую Площадь фонтанов. И люди, и вся Площадь с диковинной зеленью и фонтанами, срываясь, летели вниз, как в пропасть, уменьшаясь в размерах. Караев смотрел бы и смотрел, да мешали Шкафы. Они, мягко говоря, очень уж горячо выясняли отношения.

              - Не меня, а тебя надул черножопый, - ехидно сощурил наглые глазёнки тот, что был поменьше и покряжистей. – Тебе и отвечать перед Эмом...

«Это ж обо мне... Националист поганый!» – понял Караев, но сдержался, чтобы не выдать себя.

                - Не ты ли, падло, стал крутить ему руки? – взвился Угрюмый.

                - А что мне оставалось делать? Он собрался дать дёру... – нагло ухмыляясь, спокойно, словно отмахиваясь от назойливой мухи, возразил тот.

                - Врёшь, гад! Я с ним только заговорил, а ты сразу полез ломать его.

                - Заговорил... Заговорил... Ты его до смерти перепугал. Посмотри на своё мурло. Осатанелая, как у бугра на зоне, - с ухмылочкой и с напускной ленцой, имевшей целью вывести из себя своего товарища, ехидничал Шкаф поменьше.

И это ему удалось.

                - Что-о? – взревел Угрюмый, выкинув к глазам зарвавшегося напарника два растопыренных пальца.

Малый Шкаф оказался парнем прытким. Нырнув под летевшую ему в глаза рогатинку из двух пальцев, он крякнул и резко саданул Угрюмого в корпус.

И Угрюмый, не удержавшись на ногах, отлетел к противоположной стороне лифта. Как раз туда, где стоял Караев. Профессор отпрянуть или увернуться от него не мог. Не успел бы. Да ему и не надо было этого делать. Парень пролетел сквозь него и со всего размаха затылком стукнулся о стекло лифта.

Угрюмый, вскочив на ноги, ринулся в сторону своего зловредного напарника. А тот, застыв на месте, тихо прошептал:

- Ша! Лифт!

...Мгновение спустя из раздвинутых створок лифта чинно выходили два респектабельных Шкафа-Джентельмена. Они шли молча, быстро. Караев едва за ними поспевал. Уже перед самыми дверьми номера, куда они направлялись, Угрюмый как мог миролюбиво сказал:

                - Ну, что мы с тобой - не православные, что ли? Неужели будем топить друг друга? Все равно обвинят нас обоих, - рассудительно заключил он.

                - Ты не кати на меня бочку, и я не стану, - предложил компромисс Малый Шкаф.

                - Петуха! – с вымученной улыбкой протянув товарищу открытую ладонь, потребовал он.

Обменявшись рукопожатиями, Шкафы робко постучали. Сначала один, потом другой. В ответ – ни звука. Они постучали  снова. И опять тишина. Третий раз им этого делать не пришлось: дверь распахнулась неожиданно. В проёме стоял довольно симпатичный, с капризно-брезгливым лицом «Пуфячок».

               - Вы одни? – близоруко щурясь по сторонам, спросил он.

               - Понимаете в чем дело, босс... – на ломаном английском принялся было объяснять Угрюмый...

Пуфячок махнул рукой.

                - Пройдите в кабинет. У меня нежданные гости... Поговорим потом, - рубанул он и вразвалочку исчез в гостиной, откуда доносились голоса увлёченно беседовавших людей.

Кабинет Пуфячка напомнил Караеву кабинет министра. Напомнил, правда, не то слово. Всего две схожие детали: письменный стол и размер комнаты. Что касается остального, здесь было больше строгого и одновременно располагающего к деловым беседам стиля. Тут преобладал вкус, внушающий мысль о достатке и достоинстве хозяина.

Шкафы, усевшись за журнальным  столиком, с мрачным видом уточняли между собой детали того, как они упустили «черножопого фраера». А фраер между тем прошёл к письменному столу. Почему его потянуло туда, он толком объяснить себе сейчас не мог. А во сне – а во сне ли? – Караев шёл к нему с явно обдуманными  намерениями. Скорее всего, им двигало элементарное любопытство.

Его заинтересовала стопка бумаг, поверх которой лежал лист с хорошо знакомым ему текстом и его собственноручной подписью под ним:   «С уважением,

                  доктор медицинских наук, профессор

                  М.КАРАЕВ»

Это было сопроводительное письмо, посланное им в Америку чуть ли не два года назад:

                  «ПРЕЗИДЕНТУ

                МЕЖДУНАРОДНОЙ  АССОЦИАЦИИ

               НЕЗАВИСИМЫХ  ИССЛЕДОВАТЕЛЕЙ     
                               доктору Э.МАККОРМАКУ

Уважаемый господин Президент!

Обращаюсь к Вам, прежде всего, как Главному редактору издаваемого Вашей Ассоциацией журнала «Курьер науки». Я - один из заинтересованных и постоянных читателей «КН». Мне, как, впрочем, многим научным работникам, нравится, что его страницы открыты спорным гипотезам и, по существу, являются весомой поддержкой исследователям, занятым поисками новых, неординарных подходов во всех сферах науки, вопреки общепринятому, так называемому «здравому смыслу». Исходя из этих соображений, я посчитал логичным послать Вам мою статью – «Пространство-Время и его роль в жизнедеятельности Земли и землян. (К вопросу принципиально новой методологии лечения психических заболеваний, в том числе наркоманов, суицидов и проч.)»

Предлагаемая статья является лишь малой частью моей монографии, где рассматриваются многие приоткрывшиеся и весьма неожиданные эффекты, относящиеся не только к предмету моего исследования психиатрии, но и  к совершенно иным сферам науки.

Надеюсь, сей труд заинтересует журнал, и я буду иметь честь увидеть его в ближайшем из номеров».

Письмо свое профессор знал наизусть. Над ним и над статьей ему с Инной пришлось порядком потрудиться. Больше досталось Инне: она лучше него владела английским.

 Письмо она перевела в один присест, а со статьей было сложнее. Переводить с русского на английский, следуя необходимой стилистике и не нарушая профессионального смысла изложения, оказалось делом нелегким. Они с Инной прямо-таки вымучили этот перевод. А потом как манны небесной ждали выхода каждой книжки, журнала. За это время вышло девять номеров, которые они читали от корки до корки, в поисках хотя бы ссылки на посланную ими работу. А она преспокойненько лежала себе на столе этого Пуфячка.

«Черт плешивый»!» – в сердцах выругался Караев.

                - Ты слышал?! – дернулся Шкаф Угрюмый.

                - Что слышал?

                - Чей-то голос, - зыркая по сторонам, настороженно прошептал  он.

- Тебе показалось... Это бурчит у меня в животе, - осклабился Шкаф Малый и, потирая живот, добавил:

                - Страсть как жрать хочется.

Караев замер - он перевел взгляд на лист, что лежал на папке справа. Профессор узнал в нём фирменный бланк родного Министерства здравоохранения. Выглядел он невзрачно. Судя по характерным чёрным полосам, идущим сверху вниз, его пересылали по факсу. Однако написанное в нём читалось ясно. И первая же строчка его привела в крайнее замешательство... Написанное на азербайджанском языке, оно было адресовано Министерству Национальной безопасности, печально известному преемнику КГБ. От охватившего его страха профессор одним махом проглотил каждую строчку этой страшной бумаги. Со всеми абзацами и знаками препинания. Документ имел к нему самое прямое отношение.

 Взяв себя в руки, Караев, как и подобает профессиональному исследователю, с отрешённой холодностью вникая в каждое слово и в каждую фразу, стал тщательно, с мазохистской беспощадностью прокручивать их в мясорубке анализа.

 Перед трёхзначной цифрой исходящего номера стоял персональный буквенный символ министра – «Н», что означает «назир», значит, письмо готовилось лично им.

Действительно, внизу красовался немного смазанный факсовым картриджем, но не потерявший от этого самовлюблённости, его росчерк...

      «МИНИСТРУ НАЦИОНАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ         

     АЗЕРБАЙДЖАНСКОЙ РЕСПУБЛИКИ

    Ф.Я. Зейналову

 На Ваш устный запрос сообщаем:

 КАРАЕВ МИКАИЛ РАСУЛ оглы родился 5.03.1950 г. в гор. Шеки.

 В системе Минздрава работает с 1975 года, сразу после окончания Первого Московского медицинского института. Обучаясь в означенном институте, он одновременно являлся студентом-заочником Московского Высшего технического училища им. Баумана.

 В 1976 году - без отрыва от работы врача-психиатра в Бакинском психдиспансере №I – он заканчивает его, и ему вручают диплом инженера ЭВМ»...

                «Бестия, не написал – «красный», диплом с отличием. Вот отсюда начинается его тенденциозность», - замечает Караев.

 «...Через полтора года Караев М.Р. назначается заведующим отделением диспансера, а через короткое время выдвигается на должность зам. главврача.

 В 1980 году решением Коллегии Министерства его направляют главным врачом крупнейшей в республике Маштагинской психиатрической клиники. В том же году он защищает диссертацию на степень кандидата медицинских наук.

 В 1983 году завершает докторскую диссертацию и в Ленинграде  (ныне С.–Петербург) защищает ее. Ему как доктору медицины присваивается звание – профессор и поручается организовать при Государственном институте усовершенствования врачей кафедру «Психиатрии и кибернетики», которой по сей день руководит.

 В 1985 году Учёный Совет МВТУ им. Баумана за диссертацию по весьма сомнительной тематике – «Электронная технология как важный аспект методологии лечения психических заболеваний» – присуждает ему степень кандидата технических наук.

 Столь быстрой и успешной карьере, по его собственному утверждению, он обязан бывшему министру, который являлся активным политическим противником демократических преобразований, огульно и злопыхательски критиковал Президента и открыто поддерживал экстремистски настроенных заговорщиков. Его арест и законное осуждение Караев М.Р. не только не разделял, но и громогласно осуждал, заявляя, что тот, якобы, оклеветан.

 Такая позиция проф. Караева объясняется тем, что, благодаря открытой поддержке бывшего министра, ему, занимающему должность главного врача Маштагинской психиатрической клиники, было позволено создать в вышеупомянутом институте кафедру, ничего общего не имеющей с медициной вообще и с психиатрией в частности.

 Имея два взаимопротивоположных образования, проф. Караев на протяжении многих лет пытается убедить коллег, в т.ч. и признанных  светил мира  - Б.Колби (Великобритания), Г.Бирони (Италия), П.Лаваль (Франция), академик Г.В.Груздев (СССР)  - о перспективности исследований проблем психиатрии в плоскости физико-технических подходов.

 Прилагая письмо-отзыв одного из названных мною выдающихся психиатров планеты - итальянского ученого Г.Бирони, беру на себя смелость привести выдержку  из него.

 “Идею уважаемого профессора М.Караева, - пишет он, на мой взгляд, следует не рассматривать, а диагностировать. Проводить много времени в обществе людей с тяжелыми психическими отклонениями  - дело похвальное, но чревато хорошо  известной специалистам опасностью. Опасностью, которая, очевидно, не миновала добросовестного доктора”.

 Трудно не согласиться с г-ном Бирони, столь тактично сформулировавшим недуг профессора  Караева М.Р.  В его поведении явно присутствуют признаки мании величия. В кругу коллег и во время публичных лекций он неоднократно на полном серьезе утверждал, что его изыскания и разработки, находящиеся на стыке двух наук, имеют революционное значение для всей науки в целом. И он, де, за это в скором времени будет увенчан лаврами Нобелевского лауреата.

 Исходя из изложенного, министерство ненавязчиво, но неуклонно ограничивает выступления профессора перед массовой аудиторией, а тем более перед молодыми врачами и студентами.

 Психическая деградация проф. Караева М.Р. вызывает в нашей среде искреннее сожаление, а резкие выпады его в адрес властей объясняются симптомами "мании величия". На мой убежденный взгляд, проф. Караев М.Р. нуждается больше в снисходительности, нежели в санкциях государственного осуждения.        С уважением...»

И подпись. Заковыристая. Витиеватая. С закорючками и крендельками. Любой графолог определил бы, что представленный ему росчерк принадлежит человеку непомерно самовлюблённому, обладающему вместе с тем недюжинными способностями к интриге и коварству.

Вот это был бы диагноз. Не в бровь, а в глаз. Караева так и подмывало стукнуть кулаком по столу. С каким удовольствием он вломил бы в морду этому подлецу.

“Всё чушь! Иезуитская полуправда!” – кипел он и готов был в голос крикнуть об этом. Но не мог: на смерть перепугал  бы мирно сопящих в своих креслах шкафообразных ребят.

В кабинет бесшумно влетел Пуфячок.

 - Хозяин! – сдавленным голосом шепнул один из Шкафов, и они оба с необычайной прыткостью повыскакивали с мест.

 - Ну, где он?! Докладывайте! Живо! – прокудахтал хозяин.

 - Он пропал, сэр, - потерянно проговорил Угрюмый.

 - Что ты мелешь?! – подскочив к нему, грозно прошипел тот.

 - Так точно, босс! Он исчез, - подтвердил драчливый Шкаф.

 - За кого вы меня принимаете? – с леденящей душу угрозой спросил он. – Это вы того... - он покрутил пальцем возле виска. - Это у вас крыша поехала!

 - Никак нет, сэр, - виновато возразил Угрюмый. Мы его взяли. Я сидел с ним на заднем сидении. И вдруг... он пропал... Николай, - он кивнул на товарища, - не успел  тронуться с места.

Лицо Пуфячка перекосило, словно он сдуру зажевал горького перца и задохнулся им.

                - А что скажешь ты, Ник? – с неимоверным трудом заглушив в себе ярость, обратился он к Шкафу Малому.

                - Витёк не врёт... То есть..., - быстро поправился он, - Вик говорит правду, хозяин. Так оно и было. Они сели позади, а я за руль. А потом...

                - Что потом, Ник? – вкрадчиво дознавался Пуфячок. - Давай! Давай!

                - Потом случилась та бесовщина. Витек крикнул: «Мать твою, Коля, куда он подевался?!» Я  обернулся, а того, чернявого, и след простыл... На сидении лежал только вот этот баул. Его баул. Чертовщина какая-то... Звука открывающейся двери я не слышал. Вряд ли он сумел бы их открыть. Я их заблокировал... Улица была пустой, а он человек приметный.

Пуфячок смешно рухнул в кресло, в котором только что сидел Шкаф по имени Витек и, обхватив руками плешивую голову, мотал ею из стороны в сторону. Потом, вероятно, смирившись с происшедшим и по-прежнему размышляя о чём-то, обреченно поинтересовался:

                - Небось, напугали его? И здорово.

                - Нет! – выпалил Угрюмый.

                - Да! – с той же поспешностью признался Ник.

                - Ах вы, мордовороты сибирские!.. Я же предупреждал: будьте с ним вежливы. Пригласить, а не запихивать в машину...

                - Да как можно было не запихивать?! – возмутился Витёк. - Мы с ним заговорили по-свойски. По-русски. А он подумал, что мы менты из России... Навострился дать дёру.

                - Его правда, хозяин, - подтвердил Николай. – Чернявый понёс ахинею про какие-то пять тысяч долларов, которые, якобы,  были не взяткой, а подарком за то, что он кого-то излечил.

                - Совок есть совок, - философски заметил Витёк.

Босс мрачно молчал. Сняв с себя очки, он повертел ими и, загадочно улыбаясь, сосредоточенно о чём-то размышлял. Так продолжалось с минуту. Может, и больше. Потом, поднявшись, высокомерно бросил:

                - Проваливайте! Вон отсюда! Баул оставьте. Ждите в гостиной.

                - Хозяин, заказать еду можно? - спросил Ник.

                - Заказывайте что хотите! – закрывая за ними дверь, великодушно разрешил он.

Потом Пуфячок, закинув руки за спину, дважды прошёлся из одного конца кабинета в другой и, что-то окончательно решив для себя, вдруг остановился, внимательно огляделся, наконец, радушно улыбнувшись, произнёс:

 - Вы здесь, профессор?..

                    2. Э к с п е р и м е н т

                - Я здесь! – вскричал Караев. – Я здесь! – изнемогая от тошноты и шума в ушах, отозвался он. И как оказалось, отозвался на надрывный голос жены, выбегающей из комнаты на балкон.

                - Ты?! – осекшимся от изумления голосом выдохнула она.

Её Мика ползал на четвереньках в том самом же месте, у той же самой стены, где совсем недавно твёрдо стоял на ногах, настороженно вглядываясь в антенну своего аппарата. Он - как сомнамбула, с замутнённым взором - головой тыкался в стену. Инна бросилась к нему...

Немного поговорив с ней, Мика отослал её за чаем. Отослал с одной единственной целью – собраться с мыслями и вспомнить всё, что с ним произошло.

Итак, он накинул на себя контур. Жена щёлкнула тумблером пуска. И Караев лишился чувств. Нет, скорее всего, погрузился в сон. И ему что-то снилось. Цельное, сюжетное и, как в жизни, логичное. В памяти мелькали до реальности яркие видения, в которых, находясь в забытье, он участвовал. С кем-то общался. О чём-то переживал...

                - Что же всё-таки это было? – спросил он себя, окуная губы в дымящийся стакан чая, от которого, он, чертыхнувшись, невольно отдёрнулся.

                - Ну сколько раз я говорил тебе – не наливай мне крутого кипятка! – проворчал он.

Пропустив мимо ушей его последние слова, Инна обняла мужа за плечи и ласково прошептала:

                - Конечно, было... Ты превратился в невидимку.

Караев оцепенело смотрел перед собой. Неужели он переместился во времени и побывал в одном из отрезков своей жизни, который ему ещё предстоит прожить? Ведь то, что он видел, с ним до сегодняшнего дня не происходило.

                - Мика, ты хоть представляешь себе, чего ты добился? – услышал он голос жены. – Это потрясающе! Твой эксперимент имеет громадное государственное значение. Стратегическое... Под это, если мы продемонстрируем им, тебе на исследования выделят столько средств, сколько ты пожелаешь, - гнула она своё.

                - Надо не просто показать – надо доказать, - отнекивался он.

                - Доказательство - на лицо! – загорелась жена. – Чик аппаратом – и тебя нет. Чик! И ты тут как тут...

                - Результат, конечно же, – моё почтение! – согласился он. – Небывалый. Я, естественно, покажу его. Может, что и получу, - неуверенно добавил Караев.

                - Оставь сомнения, мой милый! – с игривой наивностью восклицает она.

Караев пожимает плечами. А Инна дребезжащим от радости голосом принимается делиться по поводу того, как она сама займётся организацией публичного показа. Пригласит людей из команды Президента, из Министерства национальной безопасности, Министерства обороны и весь цвет Академии наук...

 Он её слышал, но не слушал. Профессор думал о своём....

 То, что ему удалось выйти на спираль планетного Пространства-Времени и переместиться в иную плоскость жизни, а в настоящей – исчезнуть, – это однозначно. Стать невидимым одним нажатием кнопки – это обескуражит кого угодно. И кого хочешь - убедит...

Но того ли он добивался? Получился классический парадокс: искал одно, нашёл другое. Охотился на мышь, а завалил слона....

                Впрочем... Караев поднялся и нервно забегал из угла в угол. Жена между тем, не  переставая, самозабвенно продолжала бубнить своё. Отрешённый взгляд мужа, иногда останавливающийся на ней, она истолковывала по-своему. Так, как хотелось ей. Интересно, мол, ему слушать как будет происходить задуманное ею мероприятие. Ему же было не до него.

                Его осенило вдруг. Ведь он получил то, что надо. Правда, оно неожиданно выявило такую грань, существование которой он относил к фантастике...

                 Итак, что же произошло? Он вышел на многонитевой жгут планетного Пространства-Времени. Это – первое.

                 Второе, и самое важное: луч аппарата, отразившись от контурной «розетки», мгновенно отыскал и замкнулся на нити его индивидуального времени, находящегося в том Пространстве.

                И третье. Почему он исчез? Да очень просто. Луч замыкается либо на его прошлом, так сказать прожитой жизни, либо на будущем, которое ему предстоит прожить. Происходит преломление среды времени...

                В том и в другом случае он должен был исчезнуть из реальности.

                Четвёртое. Увиденное проливает свет на то, в какую часть канала своего времени перемещается испытуемый – ближе к истоку или к дельте. У больного с нарушенной психикой не спросишь - где он побывал. Если он минет заломленный участок нити своего времени и перескочит в отдалённое будущее, оно и станет точкой отсчёта его новой жизни. Его поведение в таком случае не будет пониматься не им самим, а тем более окружающими его людьми. Поэтому врачу обязательно надо знать - в какую сторону перемещается сознание пациента, чтобы остановить его восприятие жизни, то есть сигналы из жгута Пространства-Времени, на сегодняшнем дне.

 Облокотившись на стену, Караев бездумно смотрел на увлёкшуюся рассказом жену. Он был весь в себе. Сейчас важнее всего следовало определиться с тем, ради чего всё им затевалось. Что из всего эксперимента может сгодиться для лечения тем методом, который он наметил для себя.

Здесь главное не ошибиться – не вернуть сигналы к началу жизни человека, ни тем более к концу её. Другими словами, не опустить, если так можно выразиться, а поднять луч по нити от места дефекта на её здоровое продолжение, которое обеспечит затем нормальное течение жизни и функционирование психики пациента... А для этого надо знать - что видит больной при перемещении.

                - Именно так! – тряхнув головой, вслух произносит  Караев.

Инна подумала, что он одобряет её план, и порывисто подскочила к нему:

                - Неправда ли, будет здорово?.. Я всё продумала. Ты согласен, Мика? – Инна заглянула в отсутствующие глаза мужа.

                - Делай, как знаешь, - проговорил он, отводя от себя руки жены. Мне надо работать. Я всё должен записать.

              - Умница! – похвалила она. – Конечно же, нужна статья. Обстоятельная,         аргументированная.

                - Да, да. Разумеется, - рассеяно пробормотал Караев, юркнув к себе в комнату.

                Такого мощного прилива сил и необузданного желания работать, такой лёгкости мысли, которые зарождались в нём сами по себе и сами по себе складывались во фразы, обороты и укладывались в целые абзацы, он не испытывал, пожалуй, со студенческих лет. Он бил и бил по клавишам машинки до самого рассвета. Потом часа на три заснул и, быстро ополоснувшись, снова ринулся к столу. Инна буквально силой вытаскивала его из-за машинки, заставляя что-нибудь поесть. Он заглатывал в себя, не глядя, что она ему подавала, и вновь спешил к себе в комнату....

                Лишь под утро третьих суток Караев, держа в обеих руках, как драгоценность, внушительную кипу бумаг, пошатываясь, вошёл к спящей жене.

Растолкав её, Караев блаженно улыбнулся:

                - Я закончил.

                - Что закончил? – спросонок прохрипела она и, заметив в его руках охапку листов, испещрённых машинописным текстом, облегчённо вздохнула и, вдруг засмеявшись, добавила:

                - Боже! Да ты знаешь, на кого похож?

                - На кого?

                - На сексуального маньяка.

                - Может быть... Мне всё равно... Я, Инночка, закончил...

И тут силы оставили его. Он рухнул поперёк кровати прямо на ноги жены. Ей стоило больших трудов уложить его на подушки.

Ничего страшного не случилось. Мика спал мертвецким сном.

Проснулся Караев утром следующего дня. Его разбудил душистый запах заваренного кофе. К окну прильнула младенческая мордашка народившегося дня. С синими-синими на весь мир глазами. В форточку тёк свежий поток его волшебного дыхания, который ласково гладил его лицо и теребил волосы...

                - Хорошо, - сказал он, потягиваясь и, вспомнив о том, что работа, которую он делал, завершена, с ещё большим наслаждением вобрал в себя рассветного воздуха, смешанного с золотом восходящего солнца и дурманом ароматного кофе. Лукаво улыбнувшись, Караев крикнул:

                - Кофе в постель!

                Паузы между тем, как он это выкрикнул, и появлением Инны, казалось бы, не было. Она объявилась в комнате как привидение. И вся светилась.

                И солнцем, вдруг сразу вспыхнувшим в комнате, и счастливыми глазами.

                - Доброе утро, мой гений, - поцеловав его, прошептала она.

                - Приятно слышать, - чмокая от удовольствия губами, отозвался он.

                - Я прочла написанное тобой... Потрясающе!

                - Знаю, - изобразив самодовольную мину, небрежно бросил он, а затем, по-детски задрыгав ногами, проканючил:

                - Хочу кофею...

                - Вставайте, сударь! Вас ждут великие дела! – строго потребовала жена, направляясь в сторону кухни.

                Караев со всей силой, открытой ладонью стукнул по матрацу.

- Наконец-таки! Научил!

                Инна отреагировала в одно мгновение:

                - Я это помнила всегда! – воскликнула она. – Почти двести лет. С тех самых пор, когда один честолюбец заставлял свою женщину будить себя именно такими словами. Женщиной той, конечно, была я, а вот мужчина на тебя нисколько не походил...

                - Неужели?! – удивился он.

                - Ты, несомненно, лучше. Хотя бы потому, что ты живой. Да ещё и гений. Один на всё человечество.

                - Это мне больше нравится, - выкинув из-под одеяла ноги, произнёс он.

                Последние слова его прозвучали без особого воодушевления. И вообще не потому, что они прозвучали в пустой комнате и никто их не слышал. Просто - мысли его сами по себе переключились на другое. На самое важное – написанное им в эти дни. Караев по памяти пролистал всю, напечатанную им в один присест, монографию в почти две сотни страниц.

Поразительная эта штука - мозг, невольно подивился он. Любому компьютеру даст фору. А в нём всего-то под два килограмма желеобразной массы.

                Вот это действительно творение. И придумавший его -  сверхгений. С умом нечеловеческим. Не то что он и иже с ним, которые пыжатся, открывая нечто эдакое, из рук вон, а потом выходит, что найденное и провозглашённое открытием всех времён и народов - ничтожная  из деталек, составляющих искусно сотворённое бытие человека, его природную среду обитания и сложнейшую  конструкцию мироздания.

                Выходит, разум любого доморощенного гения и вообще всякой мыслящей твари работает не на открытие как таковое, а на раскрытие тайны того, каким образом, зачем, из чего и как сделана тем сверхгениальным Изобретателем такая простая и такая таинственная штука – Жизнь.

                Блажен тот, чьему разуму ровным счетом наплевать, из чего сделан он сам и всё вокруг. А вот ему, Караеву, не наплевать. Ни за какие сокровища мира он не захотел бы такого блаженства. Его мозг жить не может иначе, чтобы не копаться и не изнывать, пока не докопается. Стало быть, в его «студень» – компьютер, что под его черепушкой, - тот Создатель, как в насмешку, закинул программу, которую, нет слов, он выполнит, никуда не денется, и которая будет обречена на беспомощность...

                Ведь в сравнении с той непостижимо эпической картиной, выполненной Им, его работа будет выглядеть непроизвольно сделанным штрихом. А в то ли место он, Караев, мазнул по стоящему перед ним холсту или не в то – знать Караеву не дано. Остаётся надеяться на Создателя. Ему видней. Во всяком случае, Он единственный, кто знает наверняка – то ли, что Ему нужно, сделала  Его биомеханическая игрушка с именем собственным Микаил Караев?

                Как бы там ни было, на свежую голову, не заглядывая в монографию, профессор уже видел её слабые места. Отпив кофе и зажмурившись от удовольствия, он сказал:

                - Монография, Инночка, ещё очень сырая и слабоватенькая...

                - Да и ни к чёрту не годится! – изливаясь ядом ехидства в тон ему, подхватила она. – Я прочла. Заурядный дипломный проект. Бесцветный рефератик полоумного студента.

                Микаил высоко вскинул брови. Раскалённые гневом глаза жены готовы были сжечь его дотла.

                - Ещё скажи, - презрительно процедила она, - что ты бездарь, тупица и никчемная тварь...

                - Да, тварь, - подхватил Караев. – Тварь, которая ещё сама не поняла, что она открыла. С чем соприкоснулась? И какое отношение оно имеет к психиатрии? А возможно, значимость её лежит в плоскости иных сфер науки. И наконец - всё происшедшее вчера может статься каверзной случайностью.

                - Дорогой, кто говорит, что надо поставить точку на экспериментах и не надо чистить монографию? – примирительно сказала Инна.

                - Вот-вот – подхватил он.  – Мне нужно испробовать аппарат на больных. А без конкретных результатов – излечил и сколько – монография голая.

                - Поэтому, - профессор резко повернулся к ней, - необходима обратная связь. Нужно, чтобы больной, ставший под контур, мог передавать сюда, на монитор, объективную и вразумительную картину того, что он видит.

                - Что-то всё-таки можно придумать? – с надеждой пролепетала Инна.

                - Можно, конечно, - раздумчиво отозвался он.

                - Так в чём же дело, Мика?!

                Караев расхохотался.

                - Помимо того, что такую штуковину надо придумать, её ещё надо будет собрать. А для этого мне потребуется одна существенная малость... Деньги! Будь они прокляты.

                - Ты их получишь, милый! – с уверенностью выпалила она и, спохватившись, прибавила:

                - У тебя есть время.

                - Что значит «есть время»? – подозрительно спросил он.

                - Пока ты терзал машинку, а потом отсыпался, я занялась настоящим делом...

                Инна протянула ему поблескивающий глянцем прямоугольной формы картон. По диагонали этого раскладывающегося книжечкой изящного прямоугольника блеклыми, но достаточно чёткими буквами было написано: «Образец». Посередине печатник оттиснул слово – «Приглашение». Внутри по обеим  сторонам, исполненный строгим набором на азербайджанском и русском языках, разместился относительно лаконичный текст:

              «Уважаемый (-ая) господин (-жа) ______________!

           26 сентября с.г. в 18.00 в актовом зале Президиума        

           Академии наук Азербайджана состоится

           сенсационное сообщение известного психиатра,

           доктора медицинских наук, профессора М.Р.Караева.

           Сообщение будет сопровождаться демонстрацией   

           эксперимента.

           В связи с конфиденциальностью выступления,

           имеющего серьёзное научное и государственное

           значение, круг приглашенных лиц строго ограничен.

                                                                         ОРГКОМИТЕТ»

                На последней странице образца Приглашения, как обычно, мелким шрифтом указывалось: «Напечатано в типографии «Красный Восток». Тираж 100 экз. Заказчик – кафедра «Психиатрии и Кибернетики» Гос. института усовершенствования врачей».

                «Инна поработала на славу» – теребя в руках Приглашение, подумал Караев. Он хорошо представлял себе, каких трудов ей стоило все это. Наверняка, вышла на дядю Зию, а тот на самого Президента Академии наук. Ведь застолбить актовый зал, который практически всегда занят под какие-то мероприятия, без его разрешения вряд ли бы  удалось. Так, вероятно, надавил, что клерки тут же отыскали окошечко в забитом расписании..

                До «окошечка» оставалось чуть больше двух недель. Караев зацыкал.

                - Тебе не нравится текст? – вскинулась Инна.

                Он покачал головой.

                - Дорогая, - наконец вымолвил он. - Не забегаешь ли ты вперёд арбы?

                - Ни в коем случае! – пылко парирует она. У тебя в руках главный факт. Под лучом твоего аппарата человек становится невидимым...

                - Ну как ты не понимаешь? – перебивает он. – Единичный случай – это эпизод. Не больше... Не закономерность, не факт, а абсурдная случайность. Надо ещё проверять и проверять. Надо самому быть уверенным.

                - Мика, повторяю: время ещё есть. Ты сможешь семь раз отмерить здесь, дома, и один раз отрезать там, в актовом зале. В присутствии снобов от власть имущих и академиков, - упрямо напирала она.

                - Легко сказать, - слабо сопротивлялся он...

                - Надо не умничать, а действовать. И немедля, - отрывисто,  по-военному чеканит она.

                Инна решительно подходит к проводам, лежащим на столе.

                - Сейчас мой черёд надевать контур.

                - Нет, Инночка. Ни в коем случае, - протестует он.

                - Не нет, а – да! Действуй!

                Инна прямо-таки выдернула его из-за стола. Собственно, он не очень-то и упирался. Если по правде, его посвербливала такая тайная мыслишка. Страсть как хотелось понаблюдать работу аппарата со стороны.

                Приладив и прикрепив к основным точкам её тела концы контура, Караев направился к аппарату. Потом вернулся и попросил ее встать посередине комнаты. С того места на балконе, где  находился аппарат, ему не видно было её, а тут она была как на ладони. Ещё раз проверив на ней все соединения, он ободряюще улыбнулся ей и чмокнул в щёку.

                - Главное, Инночка, не мандражируй... Ничего страшного, ничего болезненного ты не почувствуешь.

                - Главное, Микуля, ты не паникуй, - усмехнулась она.

                Включив аппарат в сеть, Караев взялся за регулятор пуска. Под сердцем вдруг тревожно заныло. Словно в него всосались голодные пиявки. Одно дело - когда сам подопытный, и другое -  когда другой. За себя волнуешься меньше. Кажется, что с тобой ничего не произойдет. А если уж что, так сам обязательно выкарабкаешься.

                - Не томи, Микуля! – не без раздражения выкрикнула жена.

                - Три... Два... Один... Старт!

                Профессор решительно крутанул регулятор пуска. Ни треска, ни шороха, ни звука... Ничего такого с аппаратом не произошло. Разве только ярко, словно до предела накалившись, сверкнул алмаз и вспыхнул зеленый глазок.

                «Всё в норме. Работает, шельмец», – шутливо про себя отметил он, и только тут врубился, что смотрит не в сторону Инны, а на механизм. Это было какая-то чертовщина. Ведь он вёл отсчет, стараясь не отрывать от жены глаз. И вот тебе на! Отвлёкся.

                - Мать твою! – невольно вырвалось у него.

                Он отказывался  верить. Кто-кто, а он был подготовлен к такой ситуации! Впрочем, подготовленность – понятие теоретическое, а реальность – нечто иное. Она искорёжит всякую теорию. Она сшибет с ног. Не успеешь вякнуть.

                Профессор остолбенело уставился на пустую середину комнаты. Инны  и след простыл.

                «Та-а-к...», - протянул он вслух. И это значило, что прагматичный профессионализм взял вверх над сковавшим его столбняком...

                Караев из заурядного ошарашенного человека стал снова обычным холодновато-отрешённым исследователем. Подошел к тому месту, где стояло жена. Раскинув в стороны руки, он минуты две крутился по комнате, тщательно ощупывая ее. Ничего одушевлённого. Никаких препятствий. Пустота. Потом, остановившись, Караев громко и внятно несколько раз произнёс:

                - Инна, ты меня слышишь?.. Если слышишь - откликнись. Если ты там что-нибудь видишь - постарайся запомнить.

                Чтобы убедиться, что жены нигде нет, профессор обошел всю квартиру.

                - Ну, всё! – сказал он опять вслух. – Прошло одиннадцать минут. Пора возвращаться.

                И Караев решительно повернул регулятор в положение «выключено». То, что он увидел в следующее мгновение, его донельзя изумило. Он едва не прыснул смехом: его тучненькая Инна, вытянув руки, сидела на корточках и довольно резвенько передвигалась по кругу. И при всём при том ещё напевала.

                Это был миг, от которого можно было бы грохнуться на пол и ржать до коликов в животе. Она таки и бухнулась. Правда, мягко. На пятую точку. И, сидя так, с неподдельным удивлением озиралась по сторонам.

                - Как ты? – помогая подняться, полюбопытствовал он.

                - А что? Что случилось? – с недоумением спросила она, стряхивая с подола пыль.

              - Осторожно! – предупредил Караев. – Повредишь контур...

                Инна стукнула себя по лбу:

-Ах, да! Совсем забыла.

                А потом срывающимся от восторга голосом защебетала:

                - Всё хорошо, Микуля! Ты даже не представляешь, как  хорошо.

                - Расскажи – представлю.

                Профессор украдкой включил диктофон. И его сверхчувствительный микрофон почти минут двадцать голосом Инны, то спускающимся до шепота, то подпрыгивающим на высокие ноты, как оголодавший хищник, трепал индикатор записи. В глазах её стояли счастливые, светлые слезы.

                - Я не ожидала такого, - заканчивая свой рассказ, сказала она.  - Я хочу ещё...

                Инна потянулась к контуру.

                - Погоди! Тебе надо отдохнуть! – перехватив её руки, сказал он.

                - Я нисколечко не устала, Микуленька, - взмолилась она.

                - Может быть... Но ради Бога, пойми. У меня в руках новый материал. Как, по-твоему, его надо обработать?

                - Надо, надо! – согласилась она. – А потом? Потом можно будет? – по-девчоночьи кокетливо выпрашивала она.

                - Тогда и поговорим, - отрезал он и, рассмеявшись, добавил:

                - У меня же другого подопытного кролика нет.

                Последние слова мужа окончательно убедили её. И Инна, изображая паиньку, засеменила на кухню. А Караев прошёл к себе. Усевшись за стол, он помассировал затылок, закрыл глаза и, не двигаясь, просидел так минут пять. Он сосредотачивался. Он должен был освободиться от возбуждения, охватившего его не меньше Инны. Он знал  по опыту - эмоции хуже похмелья для работы. Наконец, глубоко вздохнув, профессор придвинул к себе диктофон и надавил на кнопку воспроизведения.

                « - Я была дома... Представляешь?.. В том, где родилась. Это был дедушкин дом. Загородный. В город мы переехали, когда мне исполнилось одиннадцать лет... Я видела себя маленькой. Совсем крохотной.

                - Что значит «крохотный?»

                - Ну, лет пяти... Да, точно... Это был предновогодний день. В комнате пахло хвоей. От ёлки. Под ней стоял маленький Дед Мороз, на шапке которого по красному канту золотыми цифрами было написано 1960 год...

                - Ты видела себя со стороны или была тем ребенком? С его сознанием и восприятием окружающего?

                - Брось ты свои нелепые вопросы. Конечно же, была ребёнком и видела всё его глазами... Хотя... со стороны – тоже ... Как бы наблюдала сама за собой...

                Я себе очень нравилась... Я, оказывается, была такой зудовой пампушечкой. Такой прелестной кукляшкой... Ни за что не поверишь.

                Да, я не сразу увидела ёлку. Я была в другой комнате и только-только проснулась. Видимо, в плохом настроении. Хныкала, звала маму... На мой зов пришла какая-то старая женщина. От неё пахло чем-то очень душистым. Не то корицей, не то ванилью. “Наша лапушка проснулась”, - кому-то крикнула она и протянула ко мне руки. Я, капризно взвизгнув, забарабанила ножонками по матрацу. “Маму хочу!” – потребовала я.

                “Мама твоя в институт, на работу побежала”, - по-доброму и влюбленно  глядя на меня, говорила женщина.

                В это время в комнату вошел папа. И я, вскочив на ножки, прыгнула к нему на руки...

                Ой, какой он был молодой. Какой красавец. Какой горячий.

                “Тетя Даша, - сказал он женщине, - ей холодно со сна. Да и дома прохладно... Оденьте её. Я не знаю во что...”

                Потом он понес меня на кухню, и эта старая женщина стала меня кормить. Папа усами щекотал мне открытую шейку на затылке, а та женщина отгоняла его: “Уйди ... Ты мешаешь...”

                - Почему ты её называешь “какая-то женщина”, “эта женщина”?

                - Не знаю. Я её совсем не помню... Папа её называл тётей Дашей... Это сейчас я узнала... А кто она такая и была ли она в то время – не помню.

                - Может, домработница? Или няня?

                - Может быть... Не перебивай, пожалуйста, пока не забыла, что я видела... Папа понёс меня в комнату, где стояла роскошно разряженная ёлка.

«Завтра  новый год, дочка, – говорил он, - и дедушка Мороз принес тебе ёлку. А ночью, когда ты будешь спать, он принесет и положит тебе под подушку подарки...»  

                 «А я его увижу?» - спросила я.

                 «Нет. Ты будешь крепко-крепко спать».

                Я сморщила носик.

                «Я его тоже не видел, - успокаивал он. – И мама его никогда не видела... Тётя Даша, а ты с дедом Морозом когда-нибудь встречалась?»

                «А как же! – отозвалась женщина. – Намедни. Я наказала ему, чтобы он обязательно пришёл к нашей Инночке и от меня принёс ей хороший подарок».

                 Потом папа хлопнул в ладоши, и ёлочка вспыхнула розовыми, зелёными и голубыми огоньками. Он поставил меня на ножки и, взяв за пальчики, стал вместе со мной кружится возле ёлки. И пел: «Зелена, Зелена. Хлоп - царица Зелена...» Пел и приседал. И я вместе с ним...

                А в это время ты безжалостно вырвал меня оттуда...

                Но как я тебе благодарна, Микуля! Ты подарил мне кусочек детства, которого я не помню...

                Выключив диктофон, Караев потянулся к телефону и набрал номер тёщи. Она подняла трубку, как будто ждала звонка. Услышав голос зятя, она с ходу в карьер, не дав произнести ни слова, доложила:

                - О своем шкоде беспокоитесь?.. Всё в порядке. Я его вижу в окно. Футбол гоняет, - и, не делая паузы, принялась жаловаться:

                - Совсем заниматься не хочет. От рук отбивается... На скрипку смотреть не хочет. Струну на ней порвал.

                - Вот как?! Приду, задам трёпку, - пообещал Караев.

                - Кроме «трёпку» другие слова у тебя есть? – возмутилась тёща.

                Профессор улыбнулся. Бабка есть бабка. Ей, видишь ли, позволительно  замечать во внуке недостатки и говорить о них, а вот наказывать его она никому не позволит...

                Поговорив ещё немного о сыне, он, наконец, перешёл к тому, ради чего позвонил.

                - Елена Марковна, я вот по какому поводу, - остановил он её. - Когда Инна была совсем маленькой, лет пяти приблизительно, вы не нанимали ей нянь?

                - Жила такая у нас. Чудная, пожилая женщина. Одинокая. Её муж и дети не вернулись с войны. Она присматривала за Инночкой и помогала мне по хозяйству. Она у нас прожила недолго – два года... Скоропостижно скончалось... Вот беда, запамятовала её имя.

                - Её не тётей Дашей звали? – спросил Караев.

                -Да! Да! – обрадовано воскликнула тёща. - Тётя Даша... Откуда ты знаешь?

                - Простите, Елена Марковна, я  перезвоню позже. Ко мне пришли, - соврал он.

                Немного поразмыслив, Караев придвинулся к машинке.

                «Эксперимент №2. Выводы и возникшие вопросы, – застучал он, -

                а) Наблюдаемая переместилась в прошлое; б) звуковая и визуальная связь отсутствовали; в) следов её пребывания в реальности не обнаружил; г) наблюдаемая запомнила увиденное и подробно, логично, с естественными эмоциональными реакциями рассказала о них; д) принесла с собой информацию, утраченную в памяти за давностью лет.

NB! Почему я, неотрывно следящий за испытуемой, в момент включения на «старт» – отвлёкся? В самый ответственный момент поймал свой взгляд не на ней, а на регуляторе... Случайность?.. (Необходимо проверить!)»

    3. В е л и к о е   н а ч и н а е т с я   с   п о з о р а

                 Караев обмер. «Где это я?» – пронеслось в голове.

                 В нос ударили знакомые запахи йода, витаминов и тошнотворная вонь нечищеной уборной... На стене две «люськи». Одна блаженствовала, усиками почёсывая потолок, а другая, вихляясь, скользила по трубочке кислородного устройства прямо к его изголовью. Он покосился вправо... Швабра... Настоящая половая швабра. Её приспособили вместо штатива. На её горизонтальной перекладинке висела перевёрнутая вниз горлышком бутыль с бурой жидкостью. Капельница... Больница... Палата... Но почему? Караев никак не мог  понять.

                Очнулся он, видимо, от боли, что причиняла ему медсестра. Паршивка неумело всунула ему в вену иглу. Практикантка, наверное. Опыта – ноль. Слишком долго возится с лейкопластырем. Она оклеивает им иглу, чтобы та не сорвалась с руки. Неумёхе невдомёк даже, что игла ковыряет ему стенки сосуда. Наконец справившись, медсестра поднимает голову.

                Ну, конечно, практикантка. Совсем девчонка, подумал он. И их глаза встретились.

                - Господин профессор, – в полуиспуге спрашивает она, - вы как? Хорошо себя чувствуете?

                - Вашими стараниями, - красноречиво глядя на изгиб руки, морщится он и просит сделать ему одно маленькое одолжение – смахнуть «люсек»...

                - Каких? – таращится сестра. – Здесь никого нет, кроме вашей жены. Мика только сейчас увидел её. Свесившись со стула, Инна положила ему голову под левый бок и мирно посапывала.

                - Есть и кроме нее, - возразил он. – Я так называю тараканов. Вон одна «люська» загорает на стене, - показал Караев, - а вторая фланирует у кислородной маски... Я их брезгую до тошноты.

                - Сейчас, - пообещала медсестра, - схожу за тряпкой.

                - Милая, - остановил он её, - который час?

                - Четверть четвёртого, - не глядя на часы, сказала она.

                Караев посмотрел в окно. Кромешная темь.

                - Ночи? – последовал ей вдогонку недоуменный вопрос.

                - Скорее, утра, - уточнила она, притворяя за собой дверь.

                И опять, паршивка, сплоховала. Оставила дверь приоткрытой. И в палату ворвался сквознячок, напитанный рвотными запахами больничного коридора. И  тот же сквознячок донёс до него её грудной голосок.

                - Доктор! – позвала она кого-то. – Профессор Гриффин пришёл в себя, - сообщила она и ехидно заметила:

                - А Гриффинша спит.

                «Гриффин...» – повторил про себя Караев и невольно подумал: «О ком она интересно?» Подумал и... всё вспомнил. И понял - почему оказался здесь.

                ... Актовый зал казался пустым. Для него, рассчитанного на 500 человек, 80, пришедших на его лекцию, - аудитория, конечно же, жидкая. Сплошь свободные кресла. Все расселись на первых трёх рядах. Референт Президентского аппарата из отдела просвещения сидел рядом с одним из работников МНБ, курирующим медицинские учреждения.

Первого Караев не знал. Он был из молодых. А с другим ему не раз приходилось сталкиваться. Тот работал давно. С тех самых времён, когда МНБ именовалось КГБ. Его за глаза называли «Попечителем ГБ-угодных заведений». Он и сейчас опекал некоторых ГБ-угодных пациентов, помещённых в психиатрические клиники.

Сразу за его спиной сидел Главный психиатр республики, представляющий Министерство здравоохранения. Приникнув к самому уху гэбэшника, он что-то ему шептал. Скорей всего, докладывал о состоянии какого-нибудь из тех, кто был охвачен заботой этого чуткого господина.

              - Из власть имущих – раз-два и обчёлся, - сообщила Инна.

Караев отмахнулся. Плевать. Главное, здесь весь цвет азербайджанской науки. И это заслуга Инны. Дело всё в том, что за её спиной стоял могущественный дядя Зия – академик и Герой Советского Союза. Собственно, кровным родичем он никаким боком ей не приходился. Но он один стоил сотни самых родных дядь и тёть. Он стал опекать Инну, когда та ещё училась в десятом классе. Именно тогда скоропостижно скончался её отец – Борис Ефимович Марголис. А дядя Зия с Марголисом дружил с детского сада. Вместе до самой войны учились в одном классе и вместе поступили в одно и то же военное училище. Оттуда они ушли на фронт. И тут их судьба развела.

Бориса Ефимовича определили в одну из дивизий, что противостояла гитлеровцам на западном направлении. Там его часть попала в окружение. И лейтенант Марголис, с горсткой приданных ему бойцов  пробивался к нашим несколько месяцев. Удалось это сделать всего четверым... Измождённых и полуживых, служба Смерша пропустила их через жестокие допросы, а затем, осудив, отправила  в Сибирские лагеря... Оттуда он вернулся пять лет спустя после войны. В 1954 году.

                Фронтовая судьба дяди Зии складывались не легче. Ему пришлось командовать штрафниками. Сначала взводом, потом ротой. Всегда в пекле боёв. Всегда в аду.

                Штрафники смывали свои провинности кровью. Их держали впереди войск. И они шли на прорыв. И когда это было фальш-прорывом, чтобы ввести в заблуждение противника, и когда это было первым броском перед решающим наступлением...

                Их иначе называли смертниками... И к ним на всех фронтах - от солдата до генерала - относились с уважением.

                Командирам штрафников приходилось несладко. Личный состав комплектовался, как правило, отпетыми уголовниками. Но у дяди Зии они не рыпались. Во-первых, он шел на пули вместе с ними, а во-вторых, он говорил с ними на том языке, какой они понимали.

«Среди них, - бывало, вспоминал он, - были чудесные ребята. Не чета нам, оставшимся в живых»...

                Караев однажды стал невольным свидетелем того, как он, всего лишь словами, вселил страх в двух распоясавшихся блатяг.

                Мика как сейчас помнит - то был день Победы. И дядя Зия с женой пришли поздравить с ним Елену Марковну и его с Инной.

                Тогда Караевы жили в центре города. Через открытую балконную дверь долго доносилась площадная брань тех подвыпивших блатных ребят. Дядя Зия не то что обращал внимание, он словно не слушал их. Рассказывал анекдоты, подшучивал над Микиной тёщей, прикалывался к своей жене. И только когда Елена Марковна перепуганно ойкнула: «Они, кажется, к соседу забрались...», дядя Зия медленно поднялся из-за стола и, тоном, не терпящим никаких оговорок, попросил женщин удалиться в дальнюю комнату и заткнуть уши.

                Мика после испуганной реплики тёщи успел выскочить на балкон и видел, как два битюга наскакивали на тщедушного и малорослого соседа... Дядя Зия вышел вслед за ним и одним рыком сначала приостановил петушиные наскоки.

                Блатные вскинули нахальные рожи кверху, и тогда дядя Зия смачно, многоэтажной отборной лексикой тюремного жаргона обрушил на них такие ругательства и угрозы, какие Мика никогда не слышал, и какие были поубойней самых увесистых кулаков.

                Блатных это просто ошеломило. Они остолбенев смотрели на балкон... Там стоял широченный в плечах, ростом под два метра  и с безжалостно кромсавшими их глазами из серой стали. Они подумали, видимо, к  ним вышел человек из высшей касты их круга. Такого ничто не остановит. И они по дури побеспокоили его. Ребятки поджали хвосты и ретировались... Харкнув в их сторону, дядя Зия вернулся в комнату, плеснул в стакан водки и залпом осушил его.

                - Смотри, - улыбнувшись, погрозил он Мику, - сколько я выпил - ты не видел. Понял? А то жена начнёт выступать, и не будешь знать, где от неё спрятаться...

                Предупредив, он попросил женщин вернуться к столу.

                ...С войны дядя Зия пришел с золотой звездой Героя Советского Союза. Ходила молва, что ему дважды присуждали это звание. Но подписанный Указ аннулировали. Из-за того, что он у всех на глазах пару раз вломил командиру дивизии...

                Любопытная Инна приставала к нему, мол, так ли это было на самом деле – что и вторую звезду Героя давали, а из-за драки с начальством он лишился её?

                Вместо ответа дядя Зия хмурился, мрачнел и отмалчивался... Но как-то всё-таки сказал:

               - Не дай Аллах тебе видеть войны. В ней и думаешь по другому и видишь по другому... Тогда я думал, что правда была на моей стороне. А теперь, кажется, я не совсем был прав...

                Многолетнее общение со смертниками, когда глаза в глаза смерть, конечно же, выковало в его характере крутые черты. Он не признавал авторитетов. Ему не раз указывали на это. И дядя Зия всегда говорил:

- Откройте библию. Там писано: «Не сотвори себе идола...»

                Его выпады подчас шокировали грубостью. Шла она не от отсутствия культуры, а, скорей всего, от избытка чувства справедливости. Вскипев, он, невзирая ни на какие авторитеты, рубил правду-матку, вкладывая в неё всю душу. И не за глаза. А в открытую, прямо.

                Борис как-то упрекнул его: «Помягче надо, Зия». А он, набычившись, произнёс:

                - Самая чистая правда – окопная правда. В светских салонах она как рыба в воде. Руками не возьмёшь – выскальзывает.

                Больше никогда по этому поводу Марголис ему не выговаривал. Да и сам дядя Зия к своим зубодробительным доводам прибегал крайне редко. Когда донельзя допекало.

...Был случай, когда в этом зале, а он был забит до отказа чуть ли не всей учёной публикой Азербайджана, дядя Зия с места так осадил одну из залётных пташек, что и весь зал, и президиум от неожиданности онемели. Но он был прав...

У Мика, разместившегося на «камчатке» и слушавшего вмешавшуюся в ход обсуждения ту женщину, что восседала в президиуме, у самого возникало смутное чувство неуютности и неприятия. Он не мог ни объяснить его, ни сформулировать...

                А дядя Зия смог. И как разгневанный Зевс, метнул гром с молнией.

                  Это произошло в самый разгар военного конфликта, развязанного Арменией против Азербайджана. В момент, когда армянские боевики при поддержке русской армии оккупировали Нагорный Карабах. И в связи с этим сюда, в Баку, прибыл академик Сахаров, чтобы вместе с научной общественностью и интеллигенцией обсудить и постараться общими усилиями найти разумный выход из создавшегося положения.

                Вместе с академиком в президиуме заняла место и его супруга Елена Бонэр, урождённая Алиханян... Сначала на выступления учёных она позволяла себе отпускать короткие реплики и замечания, к которым присутствующие относились снисходительно. Потом, приняв интеллигентную вежливость за благосклонность аудитории, поднялась и стала излагать свою точку зрения на проблему... Безапелляционно. Как истину в последней инстанции. Эмоциональная речь госпожи Бонэр резала зал почти четверть часа. Пока тишину обескураженного зала не разорвал мощный, властный голос.

              - Одну минутку! – потребовал он.

Оратор осеклась.

              - Мы оказали уважение академику Сахарову и позволили вам как его супруге занять место в президиуме. Но мы не давали права поучать нас. Кто вы такая, помимо того, что жена?! Здесь сидят учёные, которые известны науке и имеют своё собственное имя. Они знают историю и историю вопроса по источникам более серьёзным и добросовестным, чем те, которые муссировались в семье Алиханян. Вашими дедушкой и бабушкой...

Зал взорвался аплодисментами. Говорившим был дядя Зия.

... - Кого ты выискиваешь? – отвлекла его от воспоминаний Инна.

                  - Дядю Зию... Его нет, - не без сожаления заметил Караев.

                  - Знаю. Он меня предупредил, что в это время будет в Москве.

                  - Ну, хорошо! – тряхнул он головой. Ты готова?

                Она кивнула.

                  - Бисмиллах рахман рахим... Приступаем, - выдохнул он и вышел к кафедре.

                  - Добрый вечер, господа, – начал он. – Позвольте поблагодарить вас за то, что пришли послушать меня, оставив в стороне важные дела. Постараюсь быть кратким. Считаю своим долгом предупредить: моё сообщение выходит за рамки тех проблем, которыми я  занимаюсь повседневно как врач психиатр. Речь пойдет о Пространстве-Времени, его функциональном значении для жизнедеятельности любого существа, и прежде всего мыслящего. Речь также пойдет о человеческой душе, имеющей таинственно действующий механизм жизнедеятельности и связанной с космическим Пространством-Временем. Я попытаюсь рассказать сначала о предполагаемой, а затем и об установленной мной взаимосвязи между человеком и Пространством-Временем.

               Оглядев аудиторию,  он  продолжил:

                - Да, я понимаю возникшее в вас недоумение: где психиатрия, которой занимается доктор Караев, и где такие нематериальные понятия как Пространство-Время и душа... А собственно, кто сказал и на каком основании, что они нематериальны?

                Нам это внушила не наука, а идеология. Коммунистическая идеология. Воспитанные на безбожии, на практике и в исследованиях сталкиваясь с необычным, мы догадывались и с робостью позволяли себе думать о присутствии факторов, стоящих выше человеческого понимания.

Свободные от  подобных догм зарубежные ученые не очень утруждали себя изучением души и понятия Время. Мало что делали для этого и служители культа. Хотя блестящие умы  богословили их ещё очень давно и опосредованно не только обращали наше внимание на этот аспект проблемы, но старались конкретно объяснить её. Возьмите Библию, Коран, Талмуд... В массе наносного там мы найдём россыпь драгоценнейших истин. Таких истин, в которых мы видели либо бытовую, либо политическую прикладность и отказывались видеть их в приложении к мирозданию, человеку и человечеству...

                «Всему своё время и время всякой вещи под небом», - сказал Екклиссиаст. Кто не знает этих слов. Мы декламируем их подчас всуе. И, как правило, пропускаем мимо себя безграничную глубину научной мысли, скрытую в этих словах...                Именно эта фраза подвинула меня искать радикальные методы излечения душевнобольных в плоскости взаимоотношений живой мыслящей особи со средой Пространства-Времени, которую в лучшем случае принято считать нематериальной, поскольку её наличие не подтверждено экспериментом, а в худшем – несуществующей.

               - Кстати, о времени, - перебил его с места директор НИИ биохимии. – Давайте уважать его. Хотя бы наше. Давайте допустим, что Пространство-Время и душа имеют материальную основу.

                - Допустить – не доказать... – возразил Караев.  - Тем не менее, мною найдены неопровержимые доказательства материальности этих понятий и их взаимосвязь. Мне невольно пришлось вторгнуться в сферу самых разных научных интересов. В том числе и в те, которые находятся в вашей компетенции. Поэтому ваше мнение будет иметь, пожалуй, решающее значение...

                С этого момента выступление профессора приобрело более предметный характер. Искорка неподдельного интереса, вспыхнувшая в биохимике, воодушевила его. И он делал всё, чтобы раздуть эту искру.

                Биохимик, внимательно слушавший Караева, всем своим видом грозил: «я те покажу, как садиться не в свои сани». Он готов был в любую минуту перебить зарвавшегося психиатра и, если надо, посадить на место.

                Наступило то самое напряжение, когда все присутствующие становились невольными участниками назревавшей дуэли. И определяясь, чью взять сторону, они вникали в суть вопроса и с головой уходили в поток довольно необычных и не лишённых смысла объяснений психиатра...

                Он не спорил – он объяснял. Он не навязывал – он растолковывал. И видение проблемы, и то, как он  её понимал, и как к ней подходил.

               - Биополе человека, - говорил Караев, - исследованием которого вы занимаетесь, по вашему же утверждению, не однородно. С этим невозможно не согласиться. А что, спрашивается, составляет компонент  её неоднородности?

               - Почему вы полагаете - один компонент? Их  целый букет, - не выдержал биохимик.

               - Я говорю об основополагающем компоненте, - поправляется Караев. – Каковым является время. И ничто кроме него. А потому-то термин «биополе» – не совсем точный. Правильнее было бы это состояние в человеке называть «бихроновым полем». То есть термином, состоящим из двух слов: «биология» и «хронос».

Взяв в руки мел, Караев нарисовал на доске круг и  заключил его в спираль, внешне напоминающую пружину. Круг он назвал Земным шаром, а пружину, в которой оказался этот шар, назвал спиралью Времени Земли.

                - Наша планета, - пояснил он, - плавает в Пространственной среде Времени. Я изобразил её в форме спирали. Сама же спираль, на мой взгляд, представляет собой жгут волокон. Каждая из волокон имеет прямое отношение к отдельно взятой мыслящей особи. То есть человеку. Поскольку именно на ней, на том волокне, записана программа жизнедеятельности того или иного человека.

Потом Караев, не отрывая от доски руки, начертил человеческую фигуру. Ниже лба, у переносицы, нарисовал маленький кружочек, который он запеленал в пружинку, похожую на ту, коей он окутал изображённый им «земной шар». Ткнув пальцем в кружочек, он назвал его «отрицательной частицей» по отношению к биоформе человека – или душой.

                  - Кому как удобней, пусть так её и называет, - сказал он. – А вот эта паутинка, запеленавшая её как бабочку в коконе, является волокном индивидуального времени человека. Физическая, или материальная, основа этих паутинок аналогична нитям жгута спирали Пространства – Времени, на которых та или иная из паутинок замыкается и на которых записана программа всей жизни той «бабочки» - от рождения до биологической кончины. Паутинка кокона и волокно спирали планетного Пространства-Времени, принадлежащее этому кокону, находятся в обоюдном приёмопередаточном режиме...

                Таким образом, нарушение такого контакта по причине, положим, обрыва волокна в Планетной спирали Времени или её слабины, вызывающей замыкания на другие волокна, дают сбои в психике человека. Делают его душевнобольным. Образно говоря, это эффект застрявшей на пластинке иглы, которая требует механического толчка, чтобы она заскользила по нужной дорожке.

               - Стоп, дорогой Микаил  Расулович, - вскинув двойной подбородок, пророкотал сидевший в третьем ряду действительный член Академии наук  СССР Марк Исаевич Суздалев.

                Он руководил Институтом космических исследований и среди учёной братии имел репутацию вредного брюзги. Многие недолюбливали его. Но не было такого, кто бы не считался с его мнением. Суздалев тоже мало кого жаловал. Держался он всегда обособленно. И на всё имел свою, особую точку зрения.

                На всякие там защиты докторских диссертаций или научные сообщения старался не ходить. Но если проблема сулила быть оригинальной и каким-то образом его интересовала, Марк Исаевич мог явиться без приглашения. Садился в стороне и молча слушал. Иногда демонстративно храпел - дескать, зелёная тоска. Случалось, уходил, не проронив ни слова. Никогда не перебивал выступающего и не вмешивался в возникающие между учёными перепалки. В голосовании присвоить степень доктора или нет, – если работа ему не нравилась, – не участвовал. А если что-то в прослушанном реферате находил достойным его внимания, голосовал непременно. Открыто бросал белый шар – «За». Но всё это делал молча.

                Практически никто не удостаивался его вопросом или вслух высказанной положительной оценкой. Что же касается мнения противоположного, Суздалев, как правило, выражал его громогласно. Никого не стесняясь.

                 «Серая чушь!» – рычал он, покидая собрание.

                Коль он заговорил, обрадовался Караев, значит, излагалось им всё не зря. Попасть в такую мишень - уже достижение.

               - Стоп! – с ворчливой повелительностью повторил вредный брюзга. – Меня не интересует эффект громофона. О нём судить психиатрам, биологам и прочим... Я о следующем: о многоволокнистости жгута Пространства-Времени, о нитевой одёжке отрицательной частицы и ещё - об их контактности...

Перечислив всё это, Суздалев умолк, а затем сумрачно, исподлобья, спросил:

              - Эти штуки – ваша гипотеза? Или у вас есть основание утверждать наличие столь любопытных фактов?

              - Спасибо, - вдруг заволновался Караев. – Вы..., - он, судорожно глотая воздух, ещё дважды повторил «Вы» и, с восхищением глядя на двойной подбородок весьма симпатичного брюзги, громко объявил:

              - Я с полным основанием могу утверждать, так сказать, наличие столь любопытных факторов. И готов проиллюстрировать...

              - В таком случае, - сварливо скрипнул Суздалев, - вам естественней было бы говорить об ином эффекте – эффекте перемещения во времени.

             - Как вы догадались?! – непроизвольно сорвалось у него с губ.

И смутившись, и стукнув себя по лбу, мол, дурацкий вопрос, Караев добавил:

             - Извините, Марк Исаевич... Это-то я и хочу показать. В эксперименте, - объявил он аудитории, - мне ассистирует преподаватель университета, биолог, моя жена Марголис Инна Борисовна.

Инна выкатила на тележке прямо к кафедре аппаратуру и тут же принялась надевать на Караева контур, прикрепляя концы его проводов к четырём точкам тела испытуемого. Пока она делала это, профессор объяснял присутствующим все её действия.

              - Эксперимент проводился нами тринадцать раз, - информировал он. – Все тринадцать – успешно. Под контур попеременно становились то я, то жена. Мы – исчезали. Становились невидимыми...

              - Насколько я понимаю, вы становились мистером Гриффиным, а супруга – миссис Гриффин, - не без подначки, громко, на весь зал, пошутил чекист.

Пропуская мимо ушей задевавшую его за живое иронию чиновника, Караев, тем не менее, не позволил себе прерваться.

- ...То есть мы перемещались во времени. А если точнее, преломлялись во времени. Записи по этому поводу я вам зачитаю после проведённого сейчас публичного испытания...

- Готово? – спросил он Инну и ненароком обратил внимание, что грани бриллианта на «розетке», что прилегала к подвздошью, имели явно грязноватый вид. Как будто на них лёг налёт сажи.

              - Что это такое? – встревожился Караев.

               - Наверное, от фланельки. Я ею протирала камушки, - предположила она.

Увидев этот странный налёт, Инна пришла в замешательство. На душе отчего-то стало нехорошо. Её так и порывало сказать, что, наверное, следует воздержаться от эксперимента.

               - Поздно, милая, - догадавшись, о чём подумала жена, шепнул он и уже твёрдо, тоном, не терпящим возражения, приказал:

              - К аппарату!

Когда пальцы жены коснулись тумблера пуска, он коротко и резко скомандовал:

               - Старт!

И всё. Больше он ничего не помнил. Сознание покинуло его. Напрочь.

Пока на стене и у изголовья не увидел ненавистных ему «люсек» и от души не вдохнул специфического запаха родной Бакинской больницы. А когда профессор услышал ехидную шпильку медсестры, пришёл в себя окончательно.

 Караев припомнил всё до мелочей. Вплоть до того, как крикнул: «Старт!»

                А вот как он умудрился «стартануть» в больницу – вопрос. На него могла ответить только жена. Он положил ладонь на её голову, упирающуюся ему в бедро.  Видимо, долго ему пришлось парить между небом и землёй.

                 Почувствовав на себе ласковое прикосновение Микиной руки, Инна вскинула гриву густых волос и растерянно, не зная что сказать, уставилась в улыбающиеся глаза мужа.

               - Спи, милая. Спи, - попросил он.

               - Наконец-то! – выдохнула она. – С тобой всё в порядке? Как чувствуешь себя?..

               - Превосходно! – искренне отозвался профессор. – Сейчас со швабры снимем эту никчемную клизму и потопаем домой.

               - Ни в коем случае, - замахала руками Инна.

               - Милая, я ведь знаю, как чувствую себя. Всё прекрасно!.. Просто меня выкинуло в безвременье. И я там немного понежился. А здесь меня посадили на швабру.

                - Да ты, Микуля, восемь часов кряду находился в беспамятстве, - взглянув на часы, сказала она.

                - А что всё-таки произошло? – поинтересовался Караев.

                - Не знаю... Я включила тумблер и вдруг брошь на твоём подвздошье ярко-ярко засветилась. Она загорелась. А по контуру пробежало пронзительно синее пламя. Как лезвие. Как молния... И ты, Микуля, не подгибая колен, в рост грохнулся на пол.

                - Не сломал? – хитро улыбаясь, спросил он.

                - Кости твои целы, - успокоила она.

                - Я не о том, - засмеялся Караев. – Пол не проломил?

Инна всхлипнула. Ей было не до шуток. Мика нежно провёл ладонью по её щеке, утёр выступившие слёзы и, не выдержав, спросил:

                - Почему? Откуда взялась эта вспышка?..

                 - Суздалев сказал, что всё произошло из-за алмазов. Они оказались плохого качества. А камушек, вправленный в «брошь», по его мнению, вообще ни к чёрту не годился. Тринадцать испытаний выдержал, а на четырнадцатом – сгорел. Сфокусированный на нём пространственный луч времени превратил его в графит, а тебя в полутруп...

                  - Он так и сказал – пространственный луч времени?

                  - Угу, - подтвердила Инна и стала рассказывать, как этот колобок Суздалев быстрее всех оказался возле кафедры у бездыханно лежавшего Караева. Сорвал с него «брошь» и, оттолкнув Инну, рявкнул: «Выключай механизм!».

 - А что он сказал об аппарате?

                   - Гениальная самоделка.

                   - Так и сказал?! – восторженно переспросил профессор.

                   - Да. А потом, понаблюдав за бригадой прибывшей скорой помощи, он отдёрнул от тебя врача и эдак с ленцой, но уверенно проговорил: «Не суетись, доктор. Волноваться нечего. Если он не витает в другом времени – значит, очухается... А если там ему хорошо... Зачем ему возвращаться в эту говённую компанию...

                   - Это в его стиле, - расхохотался Караев.

                   - Официальные лица, кстати, тоже выразились  в свойственном для них стиле. Чекист провозгласил солдафонскую шутку: приложил свою красную пятерню на лоб и, повернув её на девяносто градусов, сказал: «Факир был трезв, но не в себе. И фокус не удался». А президентский посланник сказанул похлеще: «Гиперболоид профессора Грифина не сработал. Потому что не работал...» Мерзкие циники. Только Марк Исаевич, когда я садилась в машину скорой помощи, веско, так, чтобы все слышали, пробасил: «Ваш муж сделал великий шаг. Но что поделаешь – нет пророков в своём отечестве...»

                   - Вот это мнение! Вот это оценка! – восторженно отреагировал Караев.

Внимательно посмотрев на мужа, как бы раздумывая – сказать или нет, Инна всё-таки решилась. Пусть знает. Это его ещё больше подстегнёт к работе.

               - Да кого интересует его мнение, Мика? – надсадно выкрикнула жена. – Никаких денег нам не видать. Мы – провалились... Срам!

На что Мика, наклонившись к её уху, прошептал:

-  Запомни, милая. Великое начинается с позора, но венчается триумфом. А рано или поздно это происходит - не имеет значения.  «Всему своё время и время всякой вещи под небом...»

      4.  Н е   п л а ч ь ,   м н е   б о л ь н о

То ли клацнули пальцы, железной хваткой вонзившиеся ей в локоть... То ли хрястнула кость. Боли она поначалу не почувствовала. Не до неё было...

Инна во все глаза смотрела на конверт, который она едва успела вынуть из сумочки. Выскользнув из враз онемевшей её руки, он шлёпнулся об асфальт. Как плевок. И лежал на пути шагавших в людском коридоре Президента и его свиты. Инна подалась было к нему, но мощные пальцы крокодиловыми челюстями сомкнулись на ключице левого плеча и потащили её назад.

Уже на излёте сил, пропадая в многоголовии толпы, она, отчаянно рванувшись, закричала:

                - Господин Президент!..

И всё замерло. И наступила тишина. И Президент остановился и повернулся к ней. И ослабли челюсти, вцепившиеся ей в ключицу и локоть. И расступились люди.

                - Господин Президент!.. Письмо... Моё письмо... - Вам, – превозмогая горловой спазм, прохрипела она, глядя ему под ноги.

Конверт лежал у его ноги. Кто-то из свиты услужливо поднял его и, обтерев платком, протянул Президенту.

                - Там нет личной просьбы. В нём предложение... В интересах государства, – спешила она выговориться, боясь, что «крокодилы», несмотря на благосклонную улыбку Президента, всё-таки утащат её в равнодушную тину толпы, где она потеряется со своим слабым голосишком.

                - Я прочту. Непременно прочту, - заверил Президент, вручая конверт подбежавшему помощнику.

                - Спасибо, господин Президент... Мы будем обязаны Вам...

                Но вряд ли эти слова  были услышаны им. Они прозвучали в сановно покачивающиеся спины самовлюблённой президентской рати, которой было наплевать и на Инну, и на толпящийся народ, и на весь мир, и на Бога в этом мире. Богом для них сейчас был Президент, которого, придёт время, они же «разопнут». С каким сладострастием они будут рвать его. И наперегонки демонстрируя перед новым Идолом преданность свою и лживую любовь, станут вколачивать в него либо в память о нём ржавые гвозди злоехидства... Оплевывать ядом надгробие. Издеваться над его родными и близкими...

                Она шла и плакала. Надрывно. В голос. И не замечала этого. И не видела, как люди оборачиваются на неё. И не слышала сердобольных слов участия. И плакала она от обиды и боли... И от нищеты... И от  отчаяния. И не прятала она слёз своих. И звала она Бога... И подошел к ней мальчик...

                - Тётя, ты плачешь, а мне больно...

                И вытянулись губки малыша. И задрожал подбородок его. И в чистых, цвета глубокой ночи, глазах, засеребрились печальные звёзды... И скорбь их была больше её скорби.

                - Милый, - простонала она, опустившись перед ним на корточки.

                И мальчик понял, что она не может поднять руки к глазам своим. И он ладошкой, чуть коснувшись ресниц, смахнул с них её слёзы. И вместе с ними смахнул он и боль с души её. И посветлело всё кругом. И увидела она себя на людной улице. И мимо сновали люди. И шли они как слепые. И погружённые в гипнотические сны своей жизни, не замечали ни её, ни мальчика, ни мира...

                - Откуда ты взялся, малыш?

                - Гуляю с бабулей.

                - Я не могу даже обнять тебя, – посетовала Инна и с искренней жалостливостью, словно испрашивая сострадания, смущённо пожаловалась:

                - Мне повывернули руки.

                - Кто эти изверги? - гневно спросила бабка мальчика.

                - Полицейские Президента...

                - О-о-о! Все полицейские - люди Президента. И все они – выше закона, - посочувствовала женщина.

                - Выше, - согласилась Инна, с трудом поднимаясь с корточек, - выше своего закона, но, - Инна вскинула вверх брови, - но не Его... Неправда ли, небесный мальчик?

Малыш молчал. В чёрном бархате глаз его вызолотилась россыпь бесшабашно задорных звёздочек.

И мальчик, сказавший ей «ты плачешь, а мне больно», и его бабка с добрым лицом - не привиделись Инне, они были реальны, обычны. Обычный малыш, которому откуда-то, с необъятных небес, кто-то вложил в уста эти колдовские слова и высветил в глазах загадочно-скорбный, но волшебный мир человеческого бытия.

И Инне стало хорошо. И унижение, и обида, которые она испытала, когда её пинками выталкивали из толпы, подальше от Президента и его свиты, уже не казались ей такими трагичными.

У них, у держиморд, своя правда. И закон тоже – свой. От нелюдей. А у таких как она правда и закон – другие. Самые простые. Человеческие. Понятные. О них нелюди знают, потому что они – тоже люди. Но не считаются с ними. До поры до времени. Пока не полоснёт по их душе беда и они, сильные и самоуверенные, не вспомнят о них. И заистошествуют:

                - За что, о Боже!

                И не вспомнят зла своего. И не покаются. И станут хаять Бога.

                Всем и за всё воздастся... «Как это просто», - подумала она. Сказать себе эти  нехитрые  слова – и чувствуешь себя отмщенной. Душа успокаивается. Остаётся только физическая боль. Но что она в сравнении с муками, с  душевными? Ерунда. Она снимается  земными средствами. А душевную боль лечит Время.

                ...Ноги сами привели её к к травматологической клинике. Благо дело, она находилась по пути и в ней работал Микин племянник.

                - Кого я вижу! – выскочил он из-за стола. - Каким ветром?

                - Злым, Асланчик, - усмехнулась Инна и рассказала, что с ней произошло.

                - Нет худа без добра, Инночка, когда бы еще я тебя увидел, - помогая ей снять пальто, говорил врач. – С утра ни одного пациента. Никто, сам не приходит, если не привозят, – засмеялся он, - люди без денег, а мы без работы... и тоже без денег.

                - И я без копейки, - предупредила Инна.

                - Во-первых, ты дело особое. Во-вторых, я сейчас, как в старые добрые времена, готов любого обслужить бесплатно. Иначе квалификации моей придёт конец.

                - А так придёт конец карьере,  - вставила Инна. – Рискованно.

                - Откуда знаешь? – опешил травматолог, а потом, стукнув себя по лбу, добавил:

                - Дурацкий вопрос. Мой дядька ведь тоже врач... Пока мы с тобой здесь говорим, главврачу уже докладывают: «к доктору Агаеву– больной». А к концу дежурства он вызовет к себе и скажет, что ко мне приходило столько-то и я должен дать ему столько-то.

                - Неужели?!

                - А как же!.. Но если по правде, его вины в этом нет. Львиную долю со сбора он раз в месяц обязан отдавать туда, - травматолог ткнул указательным пальцем вверх, - в министерство.  Иначе прогонят к чертовой матери.

                - Неужели министру?! – удивилась она.

                - Спрашиваешь?! Конечно ему.

                - Вот мразь! – брезгливо процедила Инна.

                - Ничего не поделаешь – Закон и Порядок, - с унылой обречённостью бормочет он, осторожно пальпируя её плечи.

Аслан едва заметно покачивает головой и хмурится. Ему что-то не нравится в её помятых косточках. Инна этого не видит.

                - Закон и порядок, - продолжал он, с удвоенной чуткостью ощупывая её правое предплечье. – В первые числа каждого месяца спешит туда с, так сказать, отчётом. Показывает список – такое количество больных приняли, столько-то от них получили и такова, господин министр, ваша доля.

                Одновременно с этими словами врач молниеносным и резким движением дёргает её за руку, да так, что она не успевает и ойкнуть.

                - Всё... Всё, родная... Знаю, больно... Здесь в локтевом суставе был небольшой вывих...

                - Садист проклятый. – Сколько тебе платят? – с вымученной улыбкой шутит она.

                Аслан многозначительно хмыкает.

                - Недавно гостю из Монголии, не разбирающемуся в нашей денежной системе, я с пафосом объявлял: сорок тысяч манатов в месяц! Тебе же как свой своему с не меньшей гордостью сообщу: десять долларов!

                - Сумасшедшие деньги,  - в тон ему отреагировала Инна.

                - Действительно сумасшедшие, - криво усмехнулся травматолог. - Думаю, у Мики, работающего с сумасшедшими, – не лучше моего...

                - Не скажи, Аслан... Не скажи... Как только у него отняли кафедру и отправили простым врачом в психушку, он стал получать вдвое меньше тебя... А с психованных, сам знаешь, взять нечего. В больницах теперь не кормят, а из дома приносят не всем. Так он, представляешь, из дома тащит туда... Хорошо, сын у мамы.

                - Дожили, - посочувствовал Аслан. Доктор наук. Профессор. Светило. А стоит пять долларов...

                Потом он повёл её к рентгенологу. Тот тоже сидел без дела. Завидев Аслана с посторонним, рентгенолог церемонно раскланялся с ними и, сделав вид, что он со своим коллегой давно не виделся, взял Агаева за плечи и мимоходом что-то прошептал.

                - Мехти, ты вымогатель! – расхохотавшись громко, сказал Аслан. – Знаешь, это кто? Жена дядьки моего, профессора Караева. Инна ханум.

                Смутился ли рентгенолог и покраснел ли, она в полумраке кабинета не разобрала. Явно смешался. Но ребята, видимо, между собой были закадычными друзьями и могли себе позволить шутки подобного рода.

                - А что ты меня выдаешь?! – подняв на него кулак, попенял он. – Ещё друг называется... Инна ханум, - повернулся он к ней, - запомните: ваш родственничек – стукач в белом халате.

                - Сдаюсь! Только не дерись, - и, вскинув руки вверх, добавил:

                - Сегодня счет ничейный –один-один.

                - Сам будешь смотреть или я? – переводя разговор на деловой тон, спрашивает Мехти.

                - Вместе...

                «Светили» её недолго. Мехти сразу обнаружил болевое место сбоку.

                - Смотри, доктор, - пригласил он Агаева. – Вот она.

                Мехти приложил к ключице левого плеча палец, и Инна чуть не взвыла от боли.

                - Точно! Она. Трещина, – согласился Аслан.

                - Да ещё какая! Как будто кто норовил специально сломать ключицу...

                - Так оно и было, ребята, - пожаловалась она.

                С наших полицейских никакого спроса. Изувечат и ещё обвинят тебя. Сколько таких случаев! – негодовал Мехти.

                - А с президентских волкодавов – тем более, - подхватил Аслан.        - Они все президентские, - повторила Инна слова той женщины, прогуливающейся с тем душевным малышом.

                Вернувшись с Инной в свой кабинет, Агаев приказал медсестре приготовить все для гипса, а сам, подняв трубку, набрал чей-то номер.

                - Ты один? – спросил он. – Отлично... Ты там скажи, чтобы моего больного не регистрировали... – на секунду умолк, слушал того, кто с ним говорил, а потом рассмеялся. – Да я знал, что уже доложили... Кто? ... Жена профессора Караева... Да, того самого... Ничего серьёзного. Трещина в ключице. Сейчас наложу гипс и отпущу. Алло! Алло!...

                Агаев с недоумением посмотрел на трубку:

                - Отбой пошёл. Странно...

                - А с кем ты говорил? – спросила она.

                - С главврачом... Всё в порядке. Мы – друзья...

А ещё через несколько минут к травматологу влетел сухощавый, среднего роста молодой человек. Лет тридцати пяти. Не больше. Как и Аслану. Лицо его Инне показалось знакомым.

                - Инна ханум, здравствуйте! – широко и радушно улыбаясь, с порога поприветствовал он. – Я шеф этого костолома... Эта рука не болит? – спросил он, поднимая её правую руку к губам. – Вы меня не помните? Я бывал у вас дома. Дважды. Вместе с ним... Вы нас, голодных студентов, кормили долмой...

                - И пловом тоже, - обвязывая гипсовым бинтом её плечо, вставил Аслан.

                - Я бы и без тебя вспомнил... Статист занудный, - пробухтел главврач.

                С полчаса они вспоминали те славные студенческие денёчки, а потом главврач спросил, как она будет добираться до дома.

                - На метро, конечно, - сказала она.

                - Ни в коем случае! – возразил главврач, поедете на моей машине. И передайте большущий привет от меня Микаилу Расуловичу. Я давно его не видел. Бывало, встречались в министерстве, а теперь ... - и почти у самых  дверей спросил:

                - Кстати, как дела у него?

                - Не унывает, - усмехнулась Инна.

                - Поговаривают, он такое открыл. Что...

                Инна не дала ему досказать.

                - Не говорят, а шушукаются, - резко сказала она. А шушукаются по-злому.

                - Я, положим, слышал - им открыто нечто на грани фантастики, - возразил Аслан.

                - Племяннику же не станут говорить гадости о нём, - заметила Инна.

                - Напрасно вы так, Инна ханум, – сказал главврач. – В Академии наук, например, я совершенно случайно услышал разговор  двух маститых учёных. Они, между прочим, никакого отношения к медицине не имеют. Кажется, физики или математики. Точно не знаю. Так они говорили о нём с явным восхищением. Дескать, врач, а в физике Времени  сумел  революцию сделать...

                - Это правда?! – засветилась Инна. – Так и говорили?

                Главврач развёл руками, мол, зачем мне врать. И тут же спросил:

                - А это правда, что он в физике... того...

                - Святая правда, ребята. Я сама участвовала в экспериментах. Это выше человеческого разумения... Впрочем, приходите... сами увидите.

                5. Р а з м о л в к а

                Дома настроение снова упало. В холодильнике – пусто. В шкафах – пусто. В зембиле – луковая шелуха. Ни лучка, ни картофеленки, ни крупинки. Лишь остатки подсолнечного масла да полбуханки хлеба. Денег - всего на коробок спичек: двести манатов. Всё, что осталось от последней цитадели их былого достатка. От их дачи – посмертного свадебного подарка, сделанного Инне покойным отцом.

                 Других вариантов не было. Не останавливаться же перед самой дверью. Тем более открытой. Откуда тебя соблазнительно опахивает хвост удачи. Хватай его, и все дела. Но близок  локоть, да не укусишь...

Кто мог подумать, что энергия луча, отразившаяся от спирали Пространства-Времени, так чудовищно велика? Предположить можно было, но чтобы сжигать алмазы в порошок – это лежало за пределами разумного. С точки зрения человеческих понятий, конечно.

Надо было начинать всё сначала.

И все двадцать тысяч долларов, что Караевы выручили за дачу, выдуло как пыль. Из них на хозяйство Мика выделил всего две тысячи. С расчётом - самое большее, на пять месяцев. Полагая, что новый аппарат совершеннее прежнего ему удастся собрать именно за такой срок. Но минуло пять месяцев, затем ещё пять, и вот на исходе третий месяц третьего срока...

Да всё бы ничего. Инна как-нибудь выкрутилась бы, не возьми Мика без её спроса, украдкой, как мальчишка, четыреста долларов. Он знал - Инна не даст. Трупом ляжет, но не даст. А без них ему никак не обойтись. Без них не выкупить из таможни пришедший из Германии груз. И груз-то всего чуть более 20 килограммов. Один небольшой контейнер. Небольшой, зато очень дорогой и важный для него.

Профессор залетел на таможню аэропорта очарованной ласточкой, а выполз побитой собакой. Оказывается, чтобы растоможить и получить свой груз, он должен был заплатить в кассу всю стоимость присланного товара. То есть девять тысяч долларов.  Обегал там все инстанции, и, всюду тыкая в нос какие-то инструкции, ему говорили одно и то же: «Таков порядок, уважаемый. Ничего не можем поделать. А если вовремя, в течение трёх дней, не выкупите, пойдут штрафные санкции за хранение – двадцать долларов в сутки».

У Караева на всё-про всё оставалась 1800 долларов. И то не с собой. Он находился в состоянии шока. И направляясь  к автобусу, очевидно переполненный чувством вопиющей несправедливости, независимо от себя размахивал перед собой руками, тихо, но вслух ругал на чём свет стоит всю эту власть со всей её вонючей рыночной экономикой, свободой и  демократией.

Караев не знал что делать. К кому припасть? Кому пожаловаться? Действительно, не к кому...

И вдруг, как в сказке, на пути его вырос низкорослый паренёк. С ушлыми глазятами. Именно глазятами. Живыми, как две черные лисички. Этот характерный взгляд и плутовская наружность показались Караеву знакомыми. И точно: он каждую субботу и воскресенье забегал в психбольницу навещать жену. Парень был из Маштагов и жил через дорогу от больницы. А занимался цветочным бизнесом.

Таких, как он, маштагинских ребят, и многих других из прилегающих к аэропорту посёлков, здесь было пруд пруди. Аэропорт был их вотчиной.

                - Цветы привёз? – пропуская мимо ушей раздражавшую его сейчас беспредметную сочувственность, поинтересовался Караев.

                - Цветы теперь не выгодный товар, Микаил мялим...

Караев кивнул и хотел пройти мимо.

                - Вы меня не узнали, доктор? Меня зовут Эльдар... Азизов... Жена моя лежит у вас...

                - Узнал, узнал, - отмахнулся он.

Но молодой человек оказался из настырных. Да и не таким уж он был и молодым. Лет за тридцать. Караев глубоко вздохнул и рассказал ему об этой чертовой таможне. Какая разница, в конце концов, кому поплакаться.

                - И всего-то?! – выслушав профессора, спросил он.

Караев кивнул.

                - Сколько у вас при себе? – напрямик полюбопытствовал Азизов.

                - При себе ни копейки... А дома 1800... – признался он.

                - Пойдёмте. Сейчас решим, - выхватив из рук документы, уверенно сказал Азизов.

Караев нехотя поплёлся назад. А Эльдар стремительно, с привычной ловкостью лавируя в людской толчее, отважно шёл на этот непробиваемый аэропортовский редут – таможню. Пока Микаил Расулович подходил, Эльдар успел нырнуть в дверь, за которой профессор успел побывать дважды. Иронически усмехнувшись, Микаил Расулович остановился, прислонившись к стене. Сейчас выйдет и беспомощно разведёт руками, подумал Караев.

Азизов вышел и, на самом деле, широко развёл руками:

                - Вот и все дела, профессор... Всё в порядке... Но тысяча восемьсот мало... Просят две тысячи пятьсот...

                - Не может быть! – закашлялся Микаил Расулович.

                - Сколько вы можете достать? -  не слушая его, напирал Азизов.

                - Сколько, сколько?!  Да нисколько! – выпалил он, понуро забирая документы, и тут вспомнил про заначку жены.

                - Хотя... Могу... Четыреста долларов.

                - Пойдет. И я добавлю триста... Потом рассчитаемся.

                - Хорошо, - согласился профессор.

Азизов потащил его к своей машине.

                - Поехали, Микаил мялим! Куй железо пока горячо.

По дороге Караев о новой жизни, кипевшей рядом с ним, узнал такое, в чём он – ни ухом ни рылом.

                - ...Всё-таки. Какая выгода тому таможенному начальнику брать не девять тысяч, а две тысячи пятьсот? – допытывался профессор. 

Эльдар расхохотался.

                - Две тысячи пятьсот вы даете ему из рук в руки. Наличными... Пятьсот, а может и меньше, он отдаст в кассу... И все по закону. Инструкций у них много.

                - А куда две тысячи? – недоверчиво глядя в хитрющие глаза собеседника, допытывался он.

                - Куда-куда?!.. Себе да наверх. Вы знаете, сколько  идёт туда? – Эльдар ткнул указательным пальцем вверх. – Самое малое, пол-лимона долларов в день...

...Через час Азизов, держа в руках драгоценную ношу, выходил из камеры хранения.  И был так любезен, что снова подвез Мику домой...

Дома Караева поджидала разъярённая жена. Такого скандала между ними за двадцать лет их совместной жизни ни он, ни она припомнить не могли...

Мика по глупости, когда она накинулась на него, обвинил Инну в транжирстве. Куда, мол, ты такую кучу денег бухнула?..

И началось. И всё из-за этих проклятущих денег...

Мика донельзя испугался за жену. Обуявшая её истерия напоминала ему припадок безумства. Всучив ей в руки какие-то сильнодействующие пилюли, Мика, как нашкодивший ребятёнок, спрятался на кухне, за пенал с посудой, вздрагивая от каждого её надрывно-отчаянного упрёка.

С недельки две они не разговаривали. А однажды, поздно вечером, когда Инна уже спала, он, сияя как хрусталь на солнце, мягко  потормошив её за плечо, сообщил: 

                - Всё, Инна, аппарат готов. Понимаешь... готов, - и, поцеловав её, добавил:

                - Прости меня, дурня...

                Утром, глядя на изнеможенное лицо похрапывающего мужа, Инна, не выдержав, разревелась. Ей стало жалко его. Ведь всё, что Мика тратил, он тратил не на себя, не на кутежи. Всё до последней копеечки  бросал на новый аппарат.

Прежний, давший осечку в Академии наук, Мика починил в два дня, и оттащил его в клинику. И стал биться над новой моделью. Работал как вол, как раб, как сумасшедший. Забывал о том, что за окном есть жизнь, ходят люди, светит солнце, шумит море... Есть день и ночь. Есть она и сын...

Если бы она его не заставляла есть, Мика никогда бы на кухне не появлялся. Чревоугодием он не страдал. Что подаст, то и съест... А что подавала-то? Утром – чай, хлеб, сыр. Днём – картошка жареная, вечером – отварная. Или наоборот... Истощал. Выскуластился. Глаза запали. Виски вдавились в череп... Самый настоящий узник Освенцима.

Себя со стороны он не видел. А как он выглядит и во что одет – ему было начхать... 

Мика был счастлив: аппарат – готов. Он запросто мог поместиться в небольшой чемоданчик. 

                - Более компактного устройства, - сетовал он, - при наших средствах сделать невозможно.

Но и это его не очень-то удручало. Он светился. Он не мог наглядеться на него. Не ходил, а порхал над ним. Не мог спать. Волнение и внутренняя дрожь отгоняли сон. И среди ночи полусидя на подушках, растолкав жену, говорил:

                - Представляешь, у меня получилось... Понимаешь, получилось...

                - С ума не сойди, - предостерегала Инна.

                - Уже не сойду. Не бойся.

Эйфория, охватившая его, длилась недолго. До наладки аппарата. И снова начались ипохондрия и нервные срывы.

«Тупица!.. Кретин!...Бездарь!...» – кричал он на самого себя.

                Что-то швырял. Сквернословил... Потом затихал. Иногда надолго. Потом начиналось всё заново. Инне в такие минуты страсть как хотелось войти к нему, посоветовать отвлечься, отдохнуть. Но не решалась. Мика отучил её от этого. Благое дело кончалось перепалкой.

Такие разумные слова, как «отвлечься», «отдохнуть», вызывали в нём приступ глухой ярости. Чтобы не слышать ненавистных ей злобных ругательств мужа в свой же адрес, Инна пыталась уходить из дома. А это ещё больше выводило Мику из себя.

                Шаг за шагом Караев устранял неполадки, и смог отрегулировать все его функции. Дистанционное управление, шкалу перемещения, передачу видеоряда, а главное, новинку – блок принудительного загиба нити времени.

                Теперь аппарат не только отправлял пациента по волокну времени в обе стороны – назад и вперёд, но и принимал, и записывал изображение того, что он видел, с кем беседовал, чем занимался. Особенно же Мика гордился тем, что сумел-таки нащупать механизм, который не мог объяснить существующими законами физики и который ему удалось подчинить себе. Управлять им. Благодаря ему испытуемый исчезал из поля зрения без перемещения во времени. То есть был невидимым, присутствуя в реальной жизни. За всем наблюдать, всё слышать и, если надо, вмешаться. И всё это благодаря новому блоку. Решение, как создать его, пришло к нему случайно.

Караев много раз обращал внимание, что при включении устройства он каждый раз, как себя не заставлял сосредоточиться на испытуемом, всегда, независимо от себя, отвлекался от него. Словно некая гипнотическая сила уводила его мысли и взгляды от стоящих под контуром людей.

Над столь странным эффектом ему пришлось размышлять довольно долго, пока Караева наконец не осенило... Происходит мгновенное преломление нити времени. Стоящего у аппарата на какую-то сотую или тысячную долю секунды словно с головой накрывает складка ткани времени. Оставаясь на месте, он, вместе с тем, находится вне происходящего. Потому-то мозг и теряет фокусировку. Другого объяснения этому быть не могло. А коли так, то этот эффект одномоментного загиба времени может быть использован для того, чтобы человек мог исчезая оставаться в текущей среде происходящего...

Как сделать, чтобы обнаруженный им эффект работал не одномоментно, – было задачей из задач. И он её решил. Блок, правда, получился громоздким. Зато работал как по нотам. Единственным его недостатком была ограниченная дальность действия. Сначала Караев передвигался невидимым в радиусе шести метров. Стоило лишь на полступни перешагнуть границу шестиметрового предела, и он становился снова видимым. Шагнуть за складку времени, как за полу плаща, уже было нельзя. Назад дороги не было. Значит, надо увеличивать радиус предела действия блока загиба времени. Как Караев ни старался расширить круг невидимости – ничего не получалось. Тем не менее, три метра за счёт усложнения конструкции он всё-таки отыграть сумел. Тоже достижение.

                 Если по большому счету, профессор затеял всю историю с аппаратом, преследуя совсем иную цель: добиться кардинального решения в исцелении тяжёлых психических заболеваний. Одним словом, отыскать радикальный метод избавления от сумасшествия.

Поиски, однако, приоткрыли новую, более чем необычную грань возможностей работы со спиралью Пространства-Времени. И Микаил Расулович твёрдо дал себе  слово как-нибудь вернуться к диапазону действий нового блока. А пока - суть да дело: он за ночь написал статью «Мгновенное, или одномоментное, искривление ткани времени и его воздействие на психику и восприятие реальности».

Отбарабанив начисто на машинке, Караев отправил её в журнал «Курьер науки» на имя главного редактора Эмори Маккормака.

Инне статья понравилась...

                - Её обязательно опубликуют, – уверенно заявила она, намекая на то, что предыдущая,  написанная Микой год назад, по проблематике использования ткани времени в лечении психических заболеваний, по своему объему могла журналу не подойти.

И как в воду глядела. Статью  напечатали в первой же вышедшей книжке журнала. На первых же страницах...

За неё полагался гонорар. Может, и не маленький. Но пока он дойдёт сюда, мы подохнем с голоду, думала Инна Борисовна, вороша здоровой рукой луковую шелуху. Её оглушительно звонкое шуршание заглушало другие звуки. И Инна не слышала, как в замочной скважине, дважды щёлкнув, повернулся ключ. Не услышала она и тяжёлых шагов и трудного дыхания Мика, ввалившегося на кухню с двумя зембилями, доверху набитыми продуктами.

                - Принимай, хозяйка! – торжествующе выкрикнул он заранее заготовленную фразу.

                - Бог ты мой! Откуда всё это?! – изумилась она.

                - Бог ты мой! – чуть ли не ей в тон ахнул Мика, встревоженно глядя на гипс. – Что случилось?!

                - Не беспокойся. Ничего серьёзного... Потом расскажу, - успокоила она его.

                       6. И с ц е л е н и е

                        - Доктор, вызывали? – просунувшись по пояс в узкую дверь, Эльдар обдал Караева радужными искрами лисьих глаз.

Надо же, подумал Караев, приветливо кивая ему головой, хороший человек, а глаза прожженного плута. Зря болтают, что они зеркало души. Не зеркало, конечно. Скорее, карнавальная маска. Как и лицо. То и другое человеку, без его на то спроса, кто-то Неведомый натягивает на голову, а затем выталкивает на сцену жизни. Например, у его московского друга и коллеги Сергушки Гусмана, увальня и бегемота на вид, взгляд прямо-таки бандита с большой дороги. Аж в оторопь бросает...

Но безобиднее и беззащитнее существа Мика не встречал. Софочка, жена его, вила из него верёвки. Когда они выходили на люди, что он ненавидел пуще всего, казалось, что моська вывела слона на прогулку и тащит его за собой.

Посторонних он избегал. Сергуня их стеснялся. На работе, а он возглавлял крупнейшую в России психиатрическую клинику, Гусман держал всех на расстоянии. Подчинённые искренне считали, что их Сергей Михайлович холодный сухарь. А на самом деле такого бесшабашного балагура надо было ещё поискать. Все, кто знал Сергуню близко, души в нём не чаяли...

Но этот пиратский взгляд из-под набычившейся шеи многих отпугивал от него. Может, то и была защита от доходящей до патологии - его стеснительности...

                - Доктор, мне передали, что вы хотели со мной поговорить, - донёсся до него голос Азизова.

                - Да, да! – спохватился Караев. – Вы мне нужны.

И Караев без обиняков приступил к делу.

                - Мною придуман новый метод лечения, так сказать, сумасшествия. Опробовал я его всего один раз. Под большим секретом... Результат превзошёл все ожидания.

                - Знаю, - глухо отозвался Азизов.

                - Что знаете? – опешил профессор.

                        Ну, то, что вы его применяли, - промычал Эльдар, поняв, что дал промашку – проговорился.

                        И многие знают? – встревожился Караев.

                        О новом способе – никто. Я сам впервые о нём слышу. А вот о том, что паренёк, племянник банкира Сейфяля, которого считали неизлечимым, – выздоровел, знают все, кто близок к их семье. Знают: вылечили его вы, Микаил мялим.

                Поразмышляв о чём-то своём, Караев наконец вздохнул и пробормотал: “Черт с ним. Где наша не пропадала”, - и уже внятней произнёс:

                        - В общем, я могу попробовать свой метод на вашей супруге. Если вы дадите согласие...

                        - Доктор!.. Вы серьёзно? – прошептал он.

Приняв шёпот собеседника за реакцию испуга и инстинктивного неприятия, профессор поспешил его успокоить:

                        - Если у вас есть какие-то сомнения, я не стану этого делать... Не беспокойтесь... Потому я вас и позвал.

                        - О чём вы говорите, доктор?!.. Наши с ней дочери становятся большими... Они на руках у моей старушки-мамы... Ей уже под восемьдесят... Если её не станет, что я буду делать?.. Я вас умоляю, пожалуйста!... Вы её  вылечите! Я верю! Обязательно вылечите!.. Если возьмётесь... – ухватив как соломинку руку Караева, горячо дышал он.

                        - Так вы не против?

                        - Конечно, нет, доктор!

                        - В таком случае, вам придётся написать на моё имя заявление следующего содержания: ...я, такой-то, желаю и настаиваю, чтобы профессор Караев М.Р. применил свой метод лечения к моей жене – её фамилию, имя, отчество... Заверьте заявление в нотариусе и приходите ко мне.

                        - Профессор, с этим никаких проблем. Через час оно будет у вас, - заверил он. – Но... Я не банкир. Я вряд ли смогу расплатиться с вами.

                        - Во-первых, ни о каком банкире я никогда и ничего не слышал.

Караев не лгал. Он знал только мать того юноши. И то познакомился с ней, когда она в коридоре, упав на колченогую кушетку, горько всхлипывая, плакала. Её сыну шёл 21-й год, и он уже четвертый год лежал здесь... У Караева само по себе с губ вдруг сорвалось:

                        - Ханум, я верну ему рассудок...

Что его дёрнуло – поди знай... Услышав столь проникновенно и уверенно обронённую фразу, женщина сползла с кушетки на колени и, обхватив его ноги, стала целовать их и просить сделать это. После такого - дороги назад не было...

Но то, что она была в родственной связи с известным в Баку банкиром, женой его брата, стало известно ему только сейчас. От Азизова.

Ни о какой цене тогда между ним и той женщиной речи не заходило.

Да и потом, когда месяц спустя паренька выписали, кроме охапки чудесных роз с коробкой шоколадных конфет, он ничего не получал...

                        - Во-вторых, - после непродолжительной паузы продолжил он, - я разве у вас попросил денег? – спросил Караев.

                        - Я всё равно перед вами буду в неоплатном долгу... Только верните ей разум... Прошу вас, как Аллаха, - трижды коснувшись ладонью лба и сердца, он поспешил к нотариусу.

Разговор между ними состоялся в половине десятого утра. Ровно в десять на столе Караева лежало по всем правилам оформленное заявление...

 Пока Азизов бегал к нотариусу, Караев договорился с главврачом, чтобы тот выделил для больной помещение в административном корпусе. Как в прошлый раз - для того паренька. Главврач сделал это не вдаваясь в подробности. Уж очень он уважал Караева и неоднократно громогласно заявлял:

                        - Микаил Расулович, не я, а вы здесь главврач. Я просто административное лицо, владеющее печатью. Ваши приказы, как и мои, подлежат неукоснительному исполнению.

И это были не пустые слова. Они не расходились с делом.

Получив от Азизова нужное заявление, профессор сказал:

                        - Это не всё, Эльдар. Ещё одно условие. Выделенную вашей жене комнату постарайтесь обустроить по-домашнему. Поставьте телевизор, магнитофон с записями тех мелодий, которые ей нравятся, и... чтобы рядом с ней находился близкий человек... Мать, её сестра, или кто другой, кто бы не вызывал у неё дискомфорта...

В час дня, возвращаясь с обхода к себе в кабинет, он увидел перед дверью нетерпеливо прохаживающегося Азизова.

                        - Ну, как дела? – спросил Микаил Расулович.

                        Всё сделано. С ней будет её мама... Она ещё вчера приехала из района повидать внучек...

                        - Отменно! Молодец!.. А где она?

                        - Кто?

                        - Её мама. Она сегодня не может?

                        - Почему?.. Она готова в любое время дня и ночи.

                        - Тогда в чём дело? Зачем откладывать?.. Я готов приступить немедленно.

Четверть часа спустя Азизов привёл тёщу. А ещё через несколько минут санитары привели больную в профессорский кабинет.

                        - Доктор, мне можно присутствовать? – просительно заглядывая в Микины глаза, ждал ответа Азизов.

                Караев замялся. Ему не хотелось, чтобы Азизов, как бы он к нему ни относился, видел эффект исчезновения. Реакция может быть самой непредсказуемой. Хотя и отказать ему было бы неправильным.

                        - Можно, - немного поразмыслив, отозвался он. – Только строго находиться там, где я укажу. За ширму, куда мы поместим Сафуру, жену вашу, ни в коем случае не входить. Всё пойдёт насмарку. Даже я буду находиться на расстоянии от неё... Вы меня поняли?!

                        - А как же, Микаил мялим? Даже не шелохнусь, - обнадёжил он.

...Азизов ахнул: 

                        - Что это, доктор?.. Откуда у вас такая запись? – не отрываясь от монитора, всполошился он.

Караев поспешил к нему. И вместо ответа, зачарованно глядя на экран, отрешённо произнёс:

                        - Началось.

                        - Что? Что началось? – настаивал Азизов.

                        - Не мешайте! Потом объясню, - отмахнулся Караев и мягче добавил:

                        - Лучше смотрите. Такое мало кому удавалось видеть.

На экране Сафура. Потная, разгорячённая. Она купает девочек. Девочки маленькие. Нармине четвёртый год, Лейле шестой. Как они выросли теперь. И как здорово - сейчас, пять лет спустя, видеть их такими маленькими. «Неужели они были такими? – с недоумением глядя в экран, удивлялся Эльдар. – Теперь попробуй узнай».

Они обе в ванной. Он их видит глазами Сафуры. И слышит её ушами. Девочки плещутся. Их смех сыплется голубыми колокольчиками. С ними вместе хохочет мать... Дети, прячась от матери, ныряют головой в мыльную воду, а Сафура делает вид, что не может их выловить. Они с ней играют в прятки...

Эльдар хорошо помнит тот день. Он как раз пришёл домой. Сидя на кухне с матерью, он прислушивался к ликующим возгласам плескавшихся в ванне детей... Потом девочки затихли. Потом стали плакать.

                        - Мамочка, глаза щиплет, - визжала младшая.

А старшая, Лейлушка, испуганно спрашивала:

                        - Мама, что ты делаешь?.. Зачем себе мыло на голову кладёшь?..

Сафура же в ответ по-деревянному смеялась:

                        - Дурашки, смотрите, какие дивные цветы. Какое чудо... Как они пахнут!..

А когда Сафура самозабвенно в голос запела песенку «Лалаляр», Эльдар невольно прыснул смехом. Сафура не имела ни голоса, ни слуха. Она пела, а девочки заливались слезами. Эльдару это показалось странным. Он попросил мать посмотреть, что происходит у них... Мама сначала махнула рукой, а прислушавшись, озабоченно пошла к ванной комнате. Дверь отворилась перед самым её носом, и оттуда, облеплённая по пояс переливающимися на свету мыльными пузырями, вышла Сафура. Она держала в руках огромную охапку мыльной пены.

                        Посмотри, какие роскошные цветы, - восторженно сказала она свекрови и бросила пену ей в лицо.

Мать обомлела. Такого от невестки она не ожидала. А Сафура хохоча прошла в ванную и, не обращая внимания на ревущих детей, снова загребла облако взбитой пены. И с ней, с этой пеной, побежала по комнатам, разбрасывая её во все стороны...

                        - Голубые колокольчики... Какое диво... Какой душистый аромат!..

Весь дом будет пахнуть ими...

                        - Сумасшедшая! Что ты делаешь, - взвизгнула свекровь...

...Показ прервался внезапно. Именно в этом месте.

Колко поблёскивая, на экран набежала пелена мутной ряби, сквозь которую едва угадывались силуэты движущихся фигур...

«Выпал штекер антенны», - решил Азизов и протянул руку за монитор, чтобы поправить его.

                        Стоять! – с властной хлёсткостью остановил его доктор. – Ничего не трогать! Я же предупреждал вас!

Эльдар послушно отпрянул. Караев наверное с минуту смотрел на пусто светящийся экран. На лице его не дрогнул ни один мускул. Разве только горящие как в лихорадке глаза выдавали его волнение.

                        - Ты помнишь этот случай? – наконец вымолвил он.

Азизов угукнул и уточнил:

                        - Второй её приступ. Опять на неё нашли видения... После него она так и не пришла в себя. 

                        - При первом тоже присутствовал? – допытывался Караев.

                        - Нет. Мама видела. Она рассказывала... Говорит, Сафура вышивала. Спокойно. Под нос мурлыкала себе. Потом порывисто поднялась с места и выбежала на балкон. Раскинула руки. Громко, как будто по-птичьи заголосила и ни с того ни с сего с лёгкостью запрыгнула на перила. Как ей это удалось – ума не приложу. Перила там высокие – полтора метра. Встав на них, Сафура, расставив в стороны руки, замахала ими... Наверное, вообразила себя птицей... У матери от страха ноги отнялись. Говорит, стягивала её оттуда в полном беспамятстве... Внизу собрались люди...

Когда я пришёл домой, Сафура была в совершенном порядке. Даже успела шепнуть мне, что старой всё померещилось... Я бы тоже так подумал, если бы на следующий день те люди, кто наблюдал эту страшную сцену, не любопытничали: «Что такое приключилось с Сафурой?»...

                        - Хорошо. Всё понял, - остановил его Караев.

Азизов, настороженно глядя на ширму, за которой находилась его жена, всё это наговаривал чуть ли не шепотом.

                        - Можешь говорить в голос. Она не слышит. Она... – профессор подыскивал подходящее слово и, найдя его, не без радости добавил: - Она в гипнозе.

С этими словами Караев направился к пульту. Эльдар хотел последовать за ним, но профессор не позволил.

                        - Стой у телевизора! – велел он. – Как появится изображение, похожее на первый случай, - скажешь мне... Кстати, сколько времени прошло между первым и вторым приступами?

                        - Дней десять. Может, чуть больше, - наморщил лоб Азизов.

Профессор нагнулся над пультом, что-то тронул, и экран успокоился. «Вставил штекер», - подумал Эльдар и в следующую секунду, метнувшись к пульту, сорвавшимся вдруг голосом выкрикнул:

                        - Выключите, доктор!

Караев перехватил его перед самым прибором.

                        - Идиот! Ты мне мешаешь!

                        - А где Сафура?! Там её нет! – глядя на ширму, дико вытаращился он.

Оттолкнув Эльдара подальше от прибора и от ширмы, Караев резко, по-военному приказал:

                        - Сесть! Мальчишка!

Азизов механически плюхнулся на стул. Однако он был полон смятения – шевелил губами, пытаясь что-то выговорить. 

                        - Где жена моя? Там её нет? – наконец вылепетал он.

                        - Азизов, придите в себя, - переходя снова на «вы» – жёстко, но спокойно потребовал Караев, а затем, поразмыслив, стал объяснять:

                        - Сафура там. Она находится в сильном гипнотическом поле, идущем от моего прибора. Ты её не увидел, потому что сам вступил на это поле, – фантазировал Караев. - На экран, - он показал на монитор, - проецируется видеоряд самых ярких впечатлений, запомнившихся ей в здоровый период жизни. Находясь под гипнозом, её внутренняя энергетика, возбуждаемая моим аппаратом, передаёт на видео их изображение.

Не объяснять же этому, далекому от науки молодому  человеку, что происходит на самом деле и почему за ширмой пусто.

Азизов пытался что-то сказать, но Караев не позволил.

                        - Вы хотите, чтобы я вылечил Сафуру? – повысив тон, строго бросил он.

Эльдар тряхнул головой.

                        - В таком случае – не мешайте! Или выйдите вон! Или снова  встаньте у монитора... Этим вы поможете мне и ... своей жене.

                        - Всё будет в порядке? – с надеждой спросил он.

                        - Безусловно, молодой человек. Всё будет в порядке. Потом я всё вам объясню, - успокаивал Караев.

                        - Но там такое интимное. Очень личное, - Эльдар кивнул на монитор.

                        - Ах, вот в чём дело? – рассмеялся Микаил Расулович. – Я врач, Эльдар. И смотрю на происходящее глазами врача... Когда мужчина-гинеколог осматривает женщину или принимает у ней роды, их мужья не лезут на стенку – терпеливо растолковывал он. – Если не хочешь, - предложил профессор, - я смотреть не буду. Ни на шаг от прибора не отойду... Но на мои вопросы ты обязан будешь отвечать.

                - Хорошо, Микаил мялим. Я встану к видяшнику, - согласился Азизов.

                 Эльдару было стыдно. Ему ни за что на свете не хотелось, чтобы посторонний, будь он трижды доктором, видел бы эту сцену... Что его тогда толкнуло сделать это? Почему не сдержался?.. Пойди разберись!

                К нему пришли друзья. И за обильными возлияниями они сидели чуть ли не пять часов кряду... Сафура безмолвно подавала и уносила одно блюдо за другим. В тот вечер она была потрясающе соблазнительной.

И он ловил мимолётные, но красноречивые взгляды на ней своих охмелевших товарищей.

В самый разгар пирушки, пока друзья о чём-то самозабвенно спорили, он незаметно вышел на кухню. Сафуры, к его удивлению, там не оказалось. Он нашёл её в дальней комнате, мечтательно сидящей у открытого окна. Завидев мужа, Сафура устало улыбнулась.

                        - Разошлись, наконец? – спросила она.

                        - Ещё сидим.

Эльдар положил одну руку ей на шею, а другую на тихо вздымающиеся груди.

                        - Как ты себя чувствуешь? – поинтересовался он.

                        - Как ни странно, хорошо. Никакой головной боли...

А дальше... Дальше лучше не вспоминать. Да что вспоминать. Всё перед глазами. На экране...

Азизов залился краской. Значит, подумал он, этот случай сильно врезался ей в память. Впрочем, ему тоже.

- Как часто у ней болела голова? – поинтересовался Караев. – С детства? После замужества? После родов?..

                        - После того, как она упала.

                        - Вот как! – удивился врач. – И, наверное, сильно ударилась головой? – предположил он.

                        Эльдар угукнул.

                        - Врача, конечно, не вызывали, - понимающе усмехнулся профессор.

                        - Не вызывали. Прошло само собой.

И тут  на экране появилась другая картинка... Ярко освещённая комната. «Прихожая», узнаёт Азизов... Сафура стоит у зеркала.

                        - Микаил мялим, смотрите, вам это будет интересно, - приглашает молодой человек.

На голове у женщины - туго стянутая бантом на лбу цветастая косынка. Лицо бледное, с  едва зеленоватым оттенком. Под глазами иссини жёлтые вспухшие круги.

                        - Она ударилась затылком? - уточняет врач.

                        - Да, рана на затылке. Как вы догадались? - удивился Азизов.

                        - Я же всё-таки врач, - улыбнулся Караев и попросил рассказать, как всё произошло.

                Эльдар пожал плечами. Подробностей он не знал. Случилось всё без него.

- Сейчас узнаем, - пообещал доктор, возвращаясь к прибору.

И точно. Азизов тотчас же воскликнул:

                        - Вот! Вот!

...Напуганная чем-то Сафура толкает наружную дверь. На улице, разинув рот – видимо орёт благим матом – прямо на земле сидит старшая дочка. Глазами полными слёз она со страхом смотрит на кровоточащую рану и что-то торчащее из нее.

Сафура прыжком пантеры оказывается рядом с ребёнком и одним взмахом руки выдёргивает из середины её стопы ржавый гвоздь. Потом, подхватив истошно верещавшую девчушку на руки, она в следующее мгновение взбегает вверх по лестнице. И тут-то всё и случилось. То ли она оступилась, то ли поскользнулась... Как бы там ни было, Сафуру словно что подбросило вверх. Падая, она думала о том,  как уберечь ребенка. И ей это удалось. Немыслимым образом перевернувшись в воздухе, она затылком ударилась о каменное ребро ступенки.

Ребёнка Сафура не выпустила. Он лежал  у ней  на животе... Сафура потеряла сознание, и в забытьи её вытошнило.

Пришла она в себя от диких воплей ребёнка и свекрови... Поднявшись, Сафура попросила мать отнести девочку в фельдшерский пункт, чтобы там ей сделали противостолбнячный укол...

После этого экран монитора вновь замутился искрящейся рябью.

Вернувшись домой, свекровь нашла её на диване в полуобморочном состоянии. Невестка стонала, держа на затылке намокший от крови платок. Рана оказалась неглубокой. Мать аккуратно выстригла вокруг неё волосы, обработала её йодом и помогла Сафуре перебраться на кровать...

                        - К врачам, стало быть, не обращались? – укоризненно цыкая, переспросил Караев.

                        - Незачем было. Рана-то неглубокая, - развёл руками Азизов.                   

                        - Рана-то да,- согласился профессор. – А вот сотрясение мозга – глубокое... Он и  стало причиной её помешательства.

                Эльдар потупился.

                        - Главное, - рассуждая вслух, проговорил Караев, - мы повернули время вспять.

                        - Что повернули? - не понял Азизов.

Караев с недоумением посмотрел на парня, словно увидел его впервые, а затем, вероятно, отделываясь от его дурацкого вопроса, сказал:

                        - Потом объясню... Сейчас Сафура в том же состоянии, когда после падения она пришла в себя.

                        - А где она? Её же там нет.

                        - Как нет?! – незаметно повернув регулятор прибора на «О», удивился  Караев. – А это кто?

Эльдар был шокирован. Он готов был поклясться Аллахом: когда он сию минуту заглядывал за ширму, там стояла только кушетка... Кроме неё – ничего... Теперь же на той самой кушетке сидела облокотившись на локоть его Сафура. Она стонала. Ладонью правой руки она держалась за затылок. Сквозь пальцы сочилась кровь...

                        - Что с тобой, Сафура? - подскочил он к жене.

                        - Упала, - превозмогая боль, отозвалась она.

Караев отодвинул парня в сторону.

                        - Я – врач,  - напомнил он, - а потому лучше тебя смогу оказать ей помощь. А ты беги, организуй нам санитаров с носилками! - приказал он.

Эльдар потерянно смотрел то на жену, то на профессора...

                        - У неё же, когда её привели сюда, этого, - Азизов показал на окровавленный затылок, - не было.

                        - Ты меня достал, Эльдар, - процедил Караев, а до смерти хотелось рявкнуть да ещё дать пинка.

Но сейчас, при больной, допускать каких-либо резких звуков было нельзя. Вспугнёшь, и все насмарку.

                        - Я ж тебе говорил – всё объясню, - устало выговорил он.  – Ступай, зови санитаров.

Теперь Сафуру надо было избавлять от сотрясения мозга.

                        - Не позволяйте ей вставать. Ни под каким предлогом. Лёд на голове менять каждый час. Никого к ней не допускать. Никакого общения с посторонними, - втолковывал он одновременно и Эльдару, и его тёще, что вызвалась быть сиделкой.

                        - Детишек можно? – поинтересовалась старая женщина.

                        - Тем более детишек! – отрезал профессор. Повторяю. Никого. Кроме вас и врачей... Понятно?!

Где-то на десятый день Сафура, неожиданно взяв мать за руку, пролепетела:

                        - Мамочка, что со мной? Где я?

                        - В больнице, дочка. Разве не помнишь... Ты упала.

                        - Ах, да, - согласилась дочь и, вероятно, припомнив как всё произошло, спросила о Лейле.

                        - А что с ней станется?.. Ишь, накололась гвоздиком... Они с Нарминой на вашей городской квартире. С твоей свекровью.

                        - А-а-а, - понятливо протянула Сафура.

Немного помолчав, Сафура, внимательно оглядев мать, вполне разумно и осмысленно прошептала:

                        - Мамочка, как ты..., - по всей видимости, хотела сказать «пострела», но запнулась и произнесла, -  ... как ты изменилась.

                «Ещё бы, - подумала мать. – Пять лет – не пять дней и даже не пять месяцев», - а вслух уклончиво сказала:

                        - Что поделаешь, дочка! Годы берут своё.

Караев, выслушав о том, какой разговор произошел между матерью и дочерью, широко улыбнулся.

                        - Мы на полпути к победе. Всего на полпути... Неукоснительно соблюдайте все мои предписания.

Ещё дней через десять профессор позволил Сафуре подниматься и сидеть на кровати. А спустя две недели, когда больная свободно передвигалась по комнате и самостоятельно, без поддержки могла выходить в коридор, он сказал Эльдару, что лечение подошло к заключительной фазе.

                        - Завтра, - велел он, - приходи часам к десяти утра. Я должен провести второй сеанс.

После него профессор попросил старуху и Эльдара чаще заговаривать о дочерях. О том, как они учатся, в какую школу ходят, как проказничают. Показывать их фотографии, если имеются домашние видеозаписи – показывать и их...

Ещё через неделю Караев провёл с больной третий и последний сеанс у своего диковинного, по словам Эльдара, аппарата. После него он распорядился о выписке Азизовой.

Весь обслуживающий персонал больницы сбежался посмотреть на чудо – вчистую излечившуюся больную... Сафура обнимала своих выросших детей, ничуть не удивляясь этому. Из глаз её сыпались светлые горошины слёз.

                        - Ой, как я по вас соскучилась, - причитала она.

Подбежав к Караеву, стоявшему рядом с главврачом, Эльдар так и норовил поцеловать его руки.

                        - Это лишнее, Эльдар, - недовольно морщась, он демонстративно заложил руки за спину.

                        - Я вам по гроб жизни благодарен, доктор. Вы – бог, - сказал он и пошёл вслед вышедшим за ворота клиники домочадцам.

В три часа пополудни Караев, поставив точку в эпикризе Азизовой, задумчиво смотрел в окно. Он видел, как выбежал из будки охранник и стал поспешно открывать ворота. Во двор въезжал  ослепительно белый, как горный снег, «Мерседес».

«Начальство», - решил про себя Караев, и первое, что пришло ему в голову, напугало его. Кто-то из услужливых медработников успел доложить об Азизовой, и сейчас его и заодно главврача вздуют по первое число.

«Ну, точно!» – выдохнул он.

Непомерно суетившийся охранник, подобострастно согнувшись перед водителем, что-то говорил тому, тыкая на окно караевского кабинета. Профессор не долго думая ринулся к своему аппарату, уложил его в ящик и поспешно понёс в опустевшую после Сафуры комнату. Ключ он сунул в туфель, под ступню.

Да, нагрянули к нему. Но нагрянул не господин Нагоняй. А снизошло Его сиятельство Подарок небес... Хотя принес его обычный житель грешной, как проститутка, Земли. Впрочем, не совсем обычный. Обычные на «мерседесах» не ездят. И телохранители их не сопровождают. Кроме того, обычные не владеют коммерческим банком.

Войдя вслед за телохранителем в его подлестничную каморку, называемую кабинетом, банкир негромко, но веско, как на собрании мелких акционеров, произнес:

- Профессор, двенадцать месяцев тому назад брат выписывал отсюда своего сына. Тогда я поклялся на Коране, что если вы действительно избавили наше дитя от столь страшного недуга, то ровно через год я приду и в знак благодарности вручу вам пять тысяч долларов... Вот они.

Банкир с благоговением - то ли к труду врача, то ли к деньгам, которые принёс, - вложил ему в руку довольно объёмистый конверт.

                        - Ещё раз спасибо, профессор... Извините, пожалуйста, вы, да и простит меня Аллах за то, что я со своим обещанием опоздал на девять дней.

                        - Ну что вы!.. Ну что вы!.. Никаких денег не надо! Возьмите назад! – пытаясь обратно засунуть конверт в карман банкиру, вскричал до смерти напуганный Караев.

                        - Профессор, - с ласковым увещеванием прогудел банкир, -  успокойтесь. Это не взятка, а моя благодарность.

                        - Нет! Я настаиваю. Заберите обратно... Благодарность, подарок, сувенир – по нашим законам тоже взятка.

                        - Я вам ничего не давал, и вы у меня ничего не брали, - сухо резанул неожиданный гость и вышел вон из кабинета.

Через секунду ни банкира, ни его грозного телохранителя в комнате как не бывало. Они лопнули как мыльные пузыри. Как фантомы из летающих тарелок. Так, во всяком случае, когда Мика пришёл в себя, ему показалось. Но конверт, набитый баксами, никак не походил на мыльный пузырь. Да и банкир ничего общего не имел с инопланетянином. Одно Караев знал наверняка: пришельцы ещё никогда и никому денег не давали. Уфологи по этому поводу молчат. Факты подобного рода ими не фиксировались...

          7.  С л е ж к а   в   К л и в л е н д е

Ему стало не по себе. На сердце набежал жутковатый холодок надвигающейся опасности. Пахнуло от того бугая с явной славянской наружностью, показавшейся ему почему-то знакомой. Он навис над головой администратора отеля, которому только что бросил долларовую бумажку. Её достоинства отсюда, со ступенек, сбегавших вниз к выходу, Мика не видел, но наверняка она  превосходила щедростью других посетителей, желавших получить от администратора конфиденциальную информацию.

С очень уж услужливой заинтересованностью вскинулась его голова. Бугай ткнул ему под нос фотографию и что-то прогудел. Мику показалось, что эта гнусавая басовитость выдула его фамилию. Вращаясь в вертушке стеклянных дверей, он краем глаза успел заметить, как администратор ткнул пальцем ему вслед.

                Могло, конечно, показаться. Но как знать? Вдруг тот с явно сибирской внешностью - из наших гэбистов? Там могли прознать, что он, профессор Караев, получил  взятку в пять тысяч долларов. На них незаконным путём получил иностранный паспорт с въездной визой в Америку, да вдобавок, ни у кого из руководства не спросясь,  вылетел в Нью-Йорк. А оттуда прикатил сюда, в Кливленд.

                От всего этого ему не отвертеться. Положим, по поводу пяти тысяч ему есть что сказать. Подарок, и всё тут. Конечно, дознавателям размер такой благодарности покажется странным. Не убедит их. Они станут подводить под взятку. Банкир, в конце концов, может подтвердить, что он, Караев, у него ничего не вымогал. Но станет ли он подставляться? И так они все, бакинские банкиры, ходят под алчущим оком прокуратуры да полиции... И вообще, захотят ли они его слушать?..

А вот что он скажет насчёт загранпаспорта? Его делал Эльдар. И наверняка - путём неправедным. Всего за один день. На вопрос, как это удалось ему, Азизов, убрав в сторону лисьи глаза, сказал:

                        - Что вам до этого, Микаил Расулович? То мои проблемы.

Во сколько он ему обошелся, можно было лишь догадываться... Во сколько теперь эти корочки обернутся ему, Караеву? Вопрос не простой.

Придётся выдавать мужика. От одной этой мысли его охватывало гадливое чувство к самому себе... Ну что он сделал плохого? Ничего. То, что делалось обычно за месяц, а то и больше, он провернул за восемь рабочих часов. 

                Накануне вечером по их зову Азизов примчался к ним домой, а на следующий день почти в тот же час выложил на стол новенький паспорт со всеми нужными отметками в нём.

Ещё утром ни Мика, ни Инна и близко не думали, что он уже через день вылетит в Нью-Йорк. Собственно, у Караева не возникало этой мысли и в тот момент, когда он, до отказа набив зембили продуктами, окрылённый, не чуя под собой ног, летел домой. А вот Инна, завидев кучу денег и узнав, откуда они, сразу же вспомнила о самом главном. О чём он перестал думать. А если по правде – вообще забыл.

                         - Теперь ты можешь смело лететь на конгресс.

«Действительно!» – хотел было выкрикнуть он, но вместо этого радостного возгласа губы выговорили другое:

                         - Как бы мне этого хотелось, - безнадёжно протянул он.

                         - Так в чём же дело?! – воодушевилась Инна. – Там признают, обязательно признают и тебя, и твоё открытие. За тебя руками и ногами ухватятся... Неужели ты ещё не понял: ты здесь никому не нужен.

                         - Поздно, Инна. Поздно... Через пару дней начало... У меня же ни паспорта, ни визы, ни билета.

                         - Попытка не пытка, - не сдавалась жена. – Приглашение ведь есть. Оно же не утратило силы.

Приглашение пришло ещё полгода назад. Пришло в специальном пакете, доставленном министру здравоохранения дипкурьером американского посольства.

Министр, после нескольких дней тщательного изучения вложенных в него документов, наконец, соизволил спустить один из них главному психиатру с указанием передать эту бумажку профессору Караеву.

                         - Тут, - говорил он, махая ею перед носом главного психиатра,  - просят, чтобы министерство здравоохранения выделило средства для командировки Караева в Кливленд. Их у нас нет. Так ему и передайте...

Министр зло лукавил. В другой бумаге, лежащей в том же пакете, четким компьютерным набором уведомлялось, что расходы на поездку  и пребывание профессора Караева М.Р. Оргкомитет берёт на себя...

А та, так сказать, «бумажка», спущенная Караеву, содержала в себе текст приглашения. Мол, в сентябре текущего года в г.Кливленде состоится международный конгресс психиатров, на который организаторы имеют честь пригласить профессора М.Караева. Кроме того, Оргкомитет ставил в известность доктора  о том, что  он назначен одним из трёх основных докладчиков, а потому он за месяц должен представить  тезисы своего научного сообщения. К приглашению была подколота карточка участника конгресса с его научным званием, именем, фамилией, названием гостиницы с указанием номера, закреплённого за ним с 31 августа по 5 сентября.

«...Возникшие финансовые вопросы, связанные с Вашей поездкой, - писалось там, - Оргкомитет решает с Министром здравоохранения. Вам следует обратиться туда. Настоятельная просьба – о своём приезде сообщить не менее чем за десять дней. Иначе Оргкомитет не может гарантировать Вашей встречи и соответствующего размещения».

Подписывал письмо-приглашение Председатель Оргкомитета, Президент Всемирной Лиги независимых учёных, доктор Эмори Маккормак.

...Наверное, министр узнал и про деньги, свалившиеся ему на голову, и про паспорт, и про то, что он, Караев, вылетел в Америку не испросив у него разрешения. Последнее, очевидно, больше всего и задело босса. И он кому надо стукнул. А те, в свою очередь, тоже отстучали кому надо. Ребята оперативные. Им только дай наколку.

Караев воровато оглянулся. Нет, того бугая с красной рожей, которая бывает после сытных пельменей с обильным возлиянием, он среди прохожих не приметил. Может, показалось, подумал Мика и, на всякий случай ощупав на себе крепления контура, который он накинул на себя в мотеле, прибавил шагу.

Сердце всё-таки как-то не по-хорошему ныло. Хотя, если разобраться, с чего бы чекистам давать сюда, в Америку, своим людям команду пасти его? После возвращения поговорили бы. Ждать-то недолго.

Но его интуиция - такая тонкая и безошибочная штука, что не считаться с ней он не мог. Сколько раз за прожитую жизнь она, верная подруга, вдруг тихо касалась сердца, предупреждая его о нехорошем, несмотря на то, что безмятежное течение событий не предвещало ничего дурного. И он послушно следовал  бессловесным и потому, быть может, более убедительным советам своей подружки. Как сейчас.

«Итак, - ускоряя шаг, размышлял он, - контур на мне, тумблер прибора под пальцем...».

Стоит лишь им щёлкнуть, и Мика исчезнет из глаз, станет пустым местом. Плохо только одно. Его роскошный баул-саквояж не даёт ему возможности идти быстрее. Он слишком тяжёл и с каждым шагом становится ещё тяжелей. А весит-то, казалось бы, почти ничего – тринадцать с небольшим килограммов. Во всяком случае, стрелка весов у таможенного досмотрового пункта в аэропорту «Бина» замерла именно на этой цифре. Караеву она врезалась в память как стекло в ногу. Он в ту секунду замер, в точности как стрелка.

                         - Откройте, - потребовал таможенник.

«Всё! Конец!», – решил он тогда. Там лежал его прибор. Точнее, не лежал, а был вмонтирован в саквояж. Стоит таможеннику заглянуть вовнутрь - пиши пропало. Электронные детали, золотые чашечки антенн с бриллиантовыми камешками, линзы, хитрое переплетение разноцветных проводов... И начнётся: «Что такое? Почему? И имеете ли вы право вывозить это? И не представляет ли это угрозу безопасности самолету и людям?..».

«Так и знал – вляпаюсь», - сокрушённо подумал Караев и, положив целлофановый пакет с туалетными принадлежностями к ногам, обречёно потянулся к баулу...

                         - Профессор! Микаил Расулович! – услышал он вдруг над самым ухом радостный возглас Эльдара, который только что привёз его в аэропорт. - Вы в Америку? На конгресс?

«Вот артист! Как будто не знает?» – ошарашено улыбаясь, Караев смотрит на перехватившего его руку Эльдара.

Азизов подхватывает с ленты транспортера его саквояж и, едва коснувшись плеча строгого на вид таможенника, говорит:

                        - Адыль, за документами я сам подойду...

                        - Тут есть кое-какие формальности, - начал было возражать таможенник, но Азизов договорить ему не позволил:

                         - Знаю... Я всё улажу, - заверил он, подмигнув.

Таможенник принялся заниматься очередным пассажиром, а они направились к арке пограничного пункта. Не доходя до неё, Азизов опустил на пол саквояж и, взяв у профессора паспорт с билетом и буркнув: «Стойте. Ждите меня», вернулся к таможеннику.

Возвратился он быстро. И уже через пару минут, подталкивая перед собой Караева, они проходили через пограничную арку.

                        - Тёзка, - крикнул он стоявшему в остеклённой будке прапорщику, - я провожаю профессора Караева... Паспорт его у меня...

И всё. Прапорщик без слов убрал стопор с вертушки и символическая граница - осталась за их спиной. Караев стоял на прямой к самолёту, где никаких проверок не ожидалось.

                         - Вы так бледны, - озабоченно заметил Азизов. – Успокойтесь. Всё позади.

                         - У них никаких вопросов к вам не было? – покосившись на баул, спросил он.

                         - Никаких, дорогой Микаил Расулович. Никаких, - рассмеялся Эльдар.

                         - Неужели не спросили, что в нём?

                         - Да хоть атомная бомба, - пошутил Азизов.

                         - Не может быть, - не поверил Караев.

Эльдар глубоко и безнадёжно вздохнул:

- Главное - не что везёшь, а сколько платишь, - тихо проговорил он, подтолкнув профессора к поджидавшей стюардессе.

«Вот пройдоха. Вот проныра», - с восхищением подумал Мика и пожалел, что взял с собой всего пятьсот долларов. Ровно столько, сколько положено было провозить по закону...

 Караев обернулся. Ничего подозрительного. Тяжело отдуваясь, поставил свою ношу у ног. Ему надо было немного передохнуть.

 В аэропорту «Кеннеди» его, конечно же, никто не встречал.

«Или Софочка подвела, или Софочку подвели», - решил он.

Караевы связались с Гусманами в день его вылета. Подняла трубку Софочка. И, узнав Инну, вдруг в голос заревела:

                        - Инночка, Сергушку срочно госпитализировали. Ущемление грыжи... Я только из больницы.

                        - Боже!.. Как он сейчас? 

                        - Прооперировали... Кажется, удачно.

                        - Что значит «кажется»?

                        - Инна, родненькая, могу ли я говорить что-нибудь определённое, пока он там лежит? – вопросом на вопрос ответила она, всхлипывая.

                        - Кто с ним сейчас? – поинтересовалась Инна.

                        - Да там как узнали, что к ним доставлен профессор Гусман, главврач всю клинику на уши поставил. Выделили отдельную палату. Приставили двух нянечек. Они друг друга будут менять.

                        - За нянечками тоже нужен глаз, - вставила Инна.

                        - Ещё бы, - согласилась Софочка. – Этих девах Сергуша близко к себе не подпустит... Избаловала я его. Он только меня признаёт.

                        - Так в чём же дело? – с недоумением сказала Инна.

                        - В чём, в чём?! Он отослал. Сказал, чтобы я сидела и ждала звонка доктора Маккормака. Этот американец должен у меня узнать - вылетел мой Гусман или нет...

Оказывается, Сергей Михайлович во время приступа успел позвонить к нему в Нью-Йорк и дома его не застал. Отдиктовав автоответчику, что он занемог и скорей всего не вылетит, он попросил Маккормака перезвонить.

                        - Твой не собирается туда? – полюбопытствовала Софочка.

                        - Поэтому звоним. Всё решилось сегодня. Через два часа у него самолёт, - сообщила Инна и попросила обязательно передать Маккормаку, что Караев вылетел, его неплохо бы было встретить и сохранить номер в гостинице.

                        - Все непременно передам, - заверила Софа.

Караева никто, конечно же, не встретил. На всякий случай с часок побродив по аэропорту, Мика прошёл к рейсовым автобусам. И вовремя: как раз один из них отваливал на Кливленд...

Мика опять засновал глазами по потоку людей, идущих со стороны мотеля. Нет, того шкафообразного субъекта, что стоял возле стойки администратора и называл  его фамилию, среди них он не видел.

«Шкафообразный», - повторил  про себя Караев и задумался. Когда-то он уже употреблял это слово в отношении то ли этого самого, то ли другого «дромадера». Ничего, однако, не припомнив, Мика пожал плечами и решил немного постоять, чтобы лучше осмотреться и передохнуть.

                Мимо, едва не касаясь облитого белой эмалью тротуарного бордюра, проехал шикарный лимузин. Скорее, проплыл, а не проехал. И, прошелестев упругими шинами, остановился. Чуть впереди. Метрах в двадцати. «Какой-то богатей», - подумал Мика, любуясь машиной.

                В её ослепительно чёрном лаке горели золотые лоскуты восходящего солнца. И вся она походила на недоступную роскошную женщину – высокомерную, холодную. А людям было не до неё. Ещё сонные, но уже по макушку нагруженные заботами нового дня, они сновали мимо лимузина, как мимо пустого места. Им было наплевать на эту белую ворону, спозаранок объявившуюся на окраине Кливленда...

                «Белая ворона чёрного цвета», - поправил он самого себя. И в голове вдруг сама по себе возникла мелодия песенки из популярного на его родине фильма «Д’артаньян и три мушкетёра». Память очень к месту выдала ему пару строчек из той песенки: «Куда вас к черту, сударь, занесло?! Неужто вам покой не по карману?»...

                Караев усмехнулся. Она, та строчка, касалась и его, и этой расфуфыренной машины. Наверное, потому, что и он, и лимузин были тут гостями. Прошенными или не прошенными – вопрос другой, но то, что гостями – это точно.

                Он готов был с кем угодно поспорить, что этот чёрный крейсер впервые оказался в предместье своего родного города. А что касается его самого, так он вообще из-за тридевять  земель. И впервые в Америке и, конечно же, в самом Кливленде. И всё ему ново. И всё интересно. И, главное, хорошо. Хотя вчера он здорово переволновался. Денег с перепугу взял мало, а отели – чтобы этой Америке пусто было! - дорогие. Но всё решилось очень просто.

                Заикаясь и сгорая от стыда, он долго и нудно объяснял таксишнику, что ему надо. Тот же понял его сходу. Словно каждый день встречался с людьми подобного рода.               

                         - Окей! Нон проблем, - по-свойски, широко улыбнулся он. – Мотель за двадцать долларов в сутки вас устроит?

«Четыре дня на симпозиум, - спешно рассчитывал он про себя, - плюс один день с каким-нибудь магнатом или деньжастым коллегой – сто двадцать пять долларов. На еду – если не зарываться – долларов пятьдесят, столько же на непредвиденное, плюс билет на автобус до Нью-Йорка. Где-то сто тридцать долларов останется. Можно будет потратить своим на подарки». Последнее его воодушевило, и он с радостью выпалил:

                        - Вполне!

Они молнией сорвались с места и на крутом вираже, на выезде из вокзала водитель сказал:

                        - Меня зовут Грегори, или Грэг, а вас?

                        - Микаил... По-американски – Майкл, - представился он и, тревожно глядя на дорогу, спросил:

                        - А что, нам далеко ехать?

Грэг отреагировал мгновенно:

                        - Не волнуйтесь, Майкл... Мотель неподалёку. Отсюда минут пятнадцать... Номер двухместный. Постель чистая. Душ, туалет в комнате. Телевизор в холле.

                        - До центра оттуда не близко?

                        - До центра - это куда?

Караев вынул из кармана бумагу и, развернув её, протянул водителю:

                        - Здесь адрес написан... Может, знаете?..

- О-о-о! – Грэг сбавил скорость. – Приглашение на международный симпозиум психиатров! Так вы, Майкл, профессор?

Микаил кивнул и тут же про себя выругался. Что этот парень подумает о нём? Учёный, а как бродяга ищет задрипанную гостиницу. Ему стало муторно. 

И он, не без раздражения, тыча пальцем на приколотую к листу картонную карточку, проскрипел:

                        - Не туда смотрите, Грэг. Адрес написан здесь.

                        - Бог ты мой! Отель «Риц-Карлтон», – присвистнул американец.

                        - Ну и как? – поинтересовался Микаил.

                        - Да, он в центре, - успокоил его водитель.

                        - Я не о том... От мотеля до него сколько езды? – уточнил он.

                        - Столько же, сколько отсюда до мотеля... Если не будет пробок. А пешком, - добавил таксишник, - надёжней и не более десяти минут.

Караев покачал головой: далековато. На такси не наездишься. Уйдут все только что им высчитанные подарочные деньги. Их не останется даже на билет до Нью-Йорка. Придётся, решил он, ходить пешком. Вставать пораньше и топать.

                        - Док, - отвлёк его от грустных мыслей водитель, - это, конечно, не моё дело. Можете не отвечать, если не хотите...

                        - Пожалуйста, пожалуйста... Слушаю...

                        - Почему вы не едете в «Риц-Карлтон»? Ведь он, как там написано, предназначен специально для участников симпозиума. Отель, скажу вам, – супер. Для звёзд.

                        - Там меня не ждут, - после некоторого молчания отозвался он. - Устроителей симпозиума о моём приезде следовало предупредить по крайней мере за две недели. А наши этого не сделали...

Караев махнул рукой и нахмурившись отвернулся к окну. На самом деле всё было иначе. Наши предупредили. Наших надо знать. Они не могли не сделать этого. С таким жополизством, как наши, никто и нигде к иностранцам не относится. А тут ещё – США, Огайо, Кливленд и название международной организации – Интернэшнл ассоциация. От одного названия язык, чтобы лизнуть, высунется сам по себе. И наши ответили.

Ответили вежливым факсом, в котором благодарили за оказанную честь персонального приглашения на столь солидный форум профессора Караева М.Р., но, к сожалению, по ряду объективных причин... И так далее... В общем, не хотите ли, богоподобные господа, чтобы мы вам командировали другого... Нашего министра... Богоподобные с давно отработанной ими вежливостью ответили отказом...

Прислонившись лбом к стеклу, профессор мрачно смотрел на нервно подрагивающую рябь чужого озера. Он молчал до самого конца. Да и водитель больше не донимал его расспросами. Этот коммуникабельный американец даже не подозревал, какую едкую жменю соли он сыпанул своему пассажиру на утихшую было рану.

Караев в сердцах выругался и, подхватив свой баул, пошёл дальше. Уже не торопясь. Далеко, однако, ему уйти не удалось. Когда он поравнялся с тем сверкающим, шикарным лимузином, задняя дверца его распахнулась, и ему навстречу шагнул тот самый шкафообразный дромадер, которого он видел в мотеле. Крепко взяв Караева повыше локтя, он на чистом русском спросил:

                        - Вы профессор Караев?

                        - Да. То есть...

                        - Пожалуйста, в машину, - угрюмо улыбаясь, пригласил здоровяк.

                        - Нет, - через силу выдавил из себя Мика. – Я пешком.

И, развернувшись, хотел бежать. Но слишком уж железной была хватка этого сибиряка. Да ещё к ним с шоферского места подскочил Шкаф поменьше и, с неуместно любезной улыбкой, сомкнул свои пальцы на другой руке Караева.

                        - Пойдёмте, товарищ Караев, вас с нетерпением ждут.

И они вдвоём прямо-таки занесли его в лимузин. Произошло это так быстро, что Мика забыл о спасительном тумблере.

                        - Ребята, за что? Я ничего такого не сделал. Ничего не нарушил. Я приехал на съезд врачей..., – уже сидя в салоне, сбивчиво объяснял он.

                        - Знаем, товарищ Караев, - трогаясь с места, отозвался сидевший за шофёра Шкаф поменьше.

Он улыбался, стараясь изо всех сил придать своей улыбке радушие.

«Старается, гад... Хочет успокоить...» – подумал Караев.

                - Отпустите, ребята, - ещё раз просительно проканючил Мика и, наконец, вспомнил о своём саквояже, на который никто из них не покушался и который лежал между ним и тем бугаём из мотеля. Караев потянулся к его рукоятке.

                - Слушай, стоп!.. Где он?! – рявкнул вдруг бугай водителю. – Что за бесовщина?!

                - Где он? – повторил водитель, опешенно глядя на пустое место, где только что сидел и канючил профессор.

И он ударил по тормозам.

                - Подавай назад! – рычал с заднего сидения Шкаф большой.

                - Заткнись! Посмотри как следует рядом, - невпопад огрызнулся Шкаф поменьше.

                - Козёл! – не унимался донельзя обалделый Шкаф большой. Что он, букашка тебе? – и, выскочив из машины, бросил:

                - Не спускай глаз с его сумки. А я пока в окрест пошукаю.

Оставшись один, водитель, явно дрейфя, оглядывал просторный салон.

                        - Во, бля, бывает же такое? – сказал он себе, а потом, взяв Караевский саквояж, положил его рядом с собой. – От греха подальше. Коль лешак зашутил, жди недоброго.

С полчаса лимузин колесил по кругу. Заезжал в мотель, вынюхал все проулочки, дважды пробежал по озёрной набережной...

                        - Ё моё! – плюхнувшись на своё прежнее место, выдохнул Шкаф большой. – Что это было? Как он мог мотнуть отсюда?

                        - Ты с утра не того? Не ширялся? – поинтересовался Шкаф-водитель.

                        - А ты?! – зло переспросил его товарищ.

                        - Значит, он гипнотизёр, - с уверенностью сказал водитель.

                        - Что делать будем? – после недолгого молчания наконец донёсся с заднего сидения басовитый рокоток большого Шкафа.

                        - Ты старшой, тебе и решать, - отстраняясь от ответственности, пожал плечами Шкаф поменьше.

                        - Рули к шефу, козёл! – зло приказал бугай.

                        - Сам козёл. Причём душной, - не остался в долгу шофёр.

                        - Ты полегче мне...

И началась перепалка.

Сидевший с Микой рядом несколько раз протягивал руку, шаря по тому месту, где сидел исчезнувший Караев. И Мика в этот момент видел то, что не видел тот. Да он и не мог видеть. Хотя и было светло. Рука его, пронизывая Мику, как бы искривлялась. Словно он засовывал её в воду.

                        - Что ты там елозишь, как вшивая кикимора? Дырку протрёшь, - прикрикнул на него водитель.

                        - Не воняй хлебалом, паскуда, - раздражённо парировал Шкаф большой.

                Они вели себя, как два индюка, у которых из-под носа исчез аппетитный червяк. Поначалу встопорщились, с изумлённой важностью глядя друг на друга и вокруг, а потом, всё больше и больше распаляясь и раздуваясь, кидали один в другого раскалённые докрасна хоботки. Хоботков у них не было. Но мат стоял что надо. Отборный. Смачный. Русский.

                Мика с опаской смотрел на саквояж. Лишь бы они ненароком своими ручищами и ножищами не опрокинули бы его. Или, что хуже всего, вдруг захотели бы порыться в нём.

                Они готовы были уже сцепиться друг с другом, но не получилось. Они приехали. Караев выглянул в окно. И обмер. Ему сюда и нужно было. Отель «Риц-Карлтон»...

Шкаф большой, прихватив саквояж, распахнул дверь. Караев поспешил за ним. Ему ни в коем случае нельзя было отрываться от своей сумки больше чем на девять метров. Шкаф поменьше нагнал их у самых дверей. И когда они вошли в холл, Караев вздрогнул. Ведь здесь он уже бывал. Точно, бывал. И когда они подошли к лифту, похожему на аквариум, он вспомнил... Он видел всё это в самом первом своём перемещении во времени...

Тогда Караев никак не мог понять, почему он увязался за этими шкафообразными субчиками. И не знал, где находится. Да и знать не мог. Потому что аппарат выкинул его в один из фрагментов будущего.

Два года назад он увидел себя на два года вперёд. И в то время он не мог знать о новых, придуманных им особенностях своего устройства.

                Вот почему лица сопровождавших его громил казались ему знакомыми. Он знал теперь всё, что произойдёт с ним, вплоть до того, как доктор Маккормак, оставшись в своём кабинете один, с любопытством оглядится и широко улыбнувшись произнесёт:

                        - Вы здесь, профессор?

         8.  С м е р т ь   п р и н ц е с с ы   Д и а н ы

                         - Эм, вернись! – обрушив на стол кулак, крикнул Кесслер.

Эммори, махнув рукой, с твёрдой решимостью не отвечать и не заговаривать, продолжал идти к двери.

Поняв, что вырвавшийся из него гневной вспышкой окрик не остановит друга, Кесслер усилием воли заставил себя успокоиться. Он это мог. Работа приучила.

                         - Пожалуйста, Эм, - потребовал он. – Ты не представляешь, чем рискуешь...

Маккормак остановился.

                         - Чем рискую? – раздумчиво произнёс он. – Чем рискую -  я знаю. Я рискую тем, что для тебя, впрочем, как и для всех сотрудников ЦРУ, не представляет никакой ценности.

                         - Почему же? Мы любим жизнь. Очень любим. Как, впрочем, - Кесслер криво усмехнулся, - все люди...

                         - Мне грустно, Дэнис. Ты стал непонятливым. Это синдром высокого кресла, - мрачно заметил Маккормак.

                         - Разве речь идёт не о жизни, Эм?

                         - Нет, Дэнис. Речь идёт о чести, - и, сделав шаг от двери к Кесслеру, добавил:

                        - Унизительно жить с бесчестием. Какую бы пользу оно не принесло. Даже славу Нобелевского лауреата...

                        - Хорошо, Эм. С «нобелянтством» я переборщил... Но ради Америки, ради Отечества - ты должен сделать это.

                        - Как ты испортился, сэр, - сдобрил он сарказмом обращение «сэр», - такого низкопробного пафоса раньше ты себе не позволял... Подлость ради цели – это вероисповедание политиков, военных, сотрудников спецслужб и бизнесменов... А если уж говорить в твоём ключе, о моей Америке я лучшего мнения.

                        - Эм, ты меня оскорбляешь. Не находишь?

                        - Нет, Дэнис. Нет! Не оскорбляю. Я выговариваюсь перед своим школьным другом, перед однокашником по Гарварду, в конце концов, - перед умным и тонким человеком. И мои слова за оскорбление могло принять твоё кресло, говорящее твоим голосом...

Кесслер рассмеялся.

                        - Все врачи болтуны. Человек умирает, у него глаза прут на лоб, а доктор, вроде тебя, держит его за запястье и проникновенно говорит:

                        - У вас всё хорошо. Всё путём... Ничего, что ты дрыгаешь ножками... Такое бывает перед поправкой...

                        - Ты же не отдаёшь концы, Дэнис. Ты подбиваешь меня на черт знает что.

Кесслер вышел из-за стола и молча подошёл к нахохлившемуся Эмори. И вместо извинений, закинув, как в детстве, ему на плечо руку, повёл к своему столу.

                        - Я не хотел, и, признаться, не имею права... Но ради тебя, я, лорд-владетель высокого кресла ЦРУ, сделаю исключение... Покажу пару документов – донесения наших секретных агентов из Парижа и Баку. Садись и читай. Быть может, это тебя проймёт... Может...

Усадив Маккормака за приставной столик, он открыл сейф и извлёк из него достаточно объёмистую папку. Отколов из неё несколько страничек, он протянул их Маккормаку.

                        - Читай, профессор, читай. Тебе будет интересно, - пообещал Кесслер.

Первые же две строчки притянули к себе как магнит.

                                                                «Совершенно секретно.

По информации Жука высшее руководство внешней разведки Франции имеет веские основания сомневаться в случайности гибели принцессы Дианы и египтянина Доди-аль-Файада.

Обсуждая в узком кругу произошедшую трагедию, они сошлись во мнении, что катастрофа была спланирована, организована и осуществлена спецслужбой королевского двора, которая использовала в этом акте новейшую разработку – дистанционное воздействие на психику человека. К такому выводу они пришли по следующим соображениям.

Один из французских агентов, вхожий в научные круги Великобритании, ещё несколько месяцев назад присылал сообщение, которому не придали особого значения. В нём говорилось: доктор Гарви Моррисон со скандалом покинул институт, возглавляемый знаменитым психиатром, профессором Бениамином Колби. Последний категорически запретил Моррисону в стенах его исследовательского заведения заниматься «бредовой и бесперспективной» – по словам Колби – разработкой, которая, по утверждению Г.Моррисона, может иметь большое стратегическое значение. Профессор Моррисон настаивал на реальной возможности создать устройство, позволяющее на расстоянии дезориентировать психику людей. Он ссылался на, якобы, убедительные исследования, осуществлённые одним иностранцем, проживающим и работающим в одной из колоний бывшей России – в Азербайджане...

Достаточно серьёзные учёные разных направлений науки, ознакомившись со статьёй вышеупомянутого иностранца «Мгновенное, или одномоментное, искривление ткани времени и его воздействие на психику и восприятие реальности», опубликованной в журнале «Курьер науки», – назвали её «квинтэссенцией невежества», а Моррисона – «человеком, охваченным дурью».

Тогда это сообщение секретного агента специалисты внешней разведки Франции положили под сукно. Тем более, что после едких публичных выступлений столпов английской науки – Моррисон канул в небытие. К нему проявился интерес после происшествия, когда в Париж за месяц до трагедии из двух независимых источников поступили две интересные информации.

Первая ставила в известность о том, что в одном из предместий Лондона состоялась странная, сверхсекретная встреча оскандалившегося доктора Моррисона с личным секретарём Её Величества Робертом Феллоуе.

Вторая сопровождалась сделанной скрытой камерой фотографией того же самого Феллоуе с советником английского посольства во Франции  (известного нам сотрудника «Интеледженс Сервис») Ричардом Сторном. В их беседе, длившейся более двух часов, неоднократно всплывало имя графини Спенсер, т.е. принцессы Дианы...

Сопоставление изложенных мной со слов Жука фактов, с одной стороны, объясняют позицию высшего руководства французской разведки по поводу трагического происшествия, а с другой, косвенно подтверждают наличие у англичан новейшего стратегического средства воздействия на психику людей.

                                                                          Л А П Л А С»

                Маккормак задумался. Невидяще уставившись в дрожавшие в его пальцах листы бумаг, он несколько раз довольно внятно пробормотал: «Сукин сын... Не может быть...»

                Кесслер развёл руками, мол, как видишь, - может быть. Комментировать реплику обескураженного человека не имело  смысла. Он молча протянул ему оставшуюся «дозу» бумаг.

- Теперь прочти это. Оно пришло вчера.

                                                               «Совершенно секретно

                                                    Лично Боссу

Сэр, по Вашему распоряжению я навел справки о местном докторе психиатрии, профессоре Микаиле Расуловиче Караеве. По характеристикам Министра здравоохранения, советника Президента по вопросам науки, культуры и образования, а также куратора министерства здравоохранения по линии МНБ (бывшего КГБ), полученным мною в ходе приватных бесед, – Караев фигура одиозная, с ярко выраженными предпосылками мании величия. Все трое, независимо друг от друга, характеризовали его следующим образом (кассета с записью диалогов прилагается):

(Министр) ...Однажды, по настойчивой просьбе профессора Караева, я вынужден был принять его. И, признаться, пожалел. Он в течение часа на полном серьёзе излагал мне странную теорию о существовании в окружающей нас среде факторов, влияющих на психику человека и управляющих ею. Убеждал, что нащупал эти пресловутые факторы и готов разработать прибор, который избавит людей от помешательств. Чтобы слова его выглядели понаглядней, он передо мной начеркал с десятка два вертикальных штрихов, поставил в конце их многоточие, а затем все эти чёрточки с многоточием заключил в пружину... «Знаете, что я изобразил?» – спросил он меня. Я, естественно, сказал, что не имею представления. И что вы думаете?.. «Перед вами Человечество!» - заявил он мне.

                Под занавес нашей беседы Караев попросил для своих изысканий два миллиона долларов.

                Откровенно говоря, та встреча с ним оставила во мне чувство острой жалости к этому когда-то подававшему большие надежды учёному... Он слишком долго работал в непосредственном контакте с сумасшедшими и... переработал. Такое случается с врачами-психиатрами...

                (Советник Президента) Караев - больной человек. Он уверял меня, что изобрёл эффективную технологию по исцелению помрачившихся умом людей. Его изобретение, как утверждал Караев, произведёт сенсацию в мировой науке и обязательно удостоится Нобелевской премии. Но его, дескать, интересуют не столько лавры нобелянта, сколько интересы нашей страны...

 Видите ли, по его словам, разработанный им механизм неожиданным образом выдал эффект, представляющий для Азербайджана громадное государственное значение. Разумеется, что это за такой странный эффект - он говорить категорически отказывался и требовал аудиенции с Президентом... Таких просителей пообщаться с Президентом у нас сотни...

(Куратор Минздрава от МНБ) А-а-а! Вы тоже о нём слышали! Он у нас проходит под кодовой кличкой «Профессор Гриффин». По имени героя известного произведения Герберта Уэллса «Человек-невидимка». Он забросал нашего министра письмами, где пишет, что им создан прибор, представляющий интерес для спецслужб и министерства обороны. И он, профессор Караев, готов в любое время продемонстрировать фантастические возможности своего уникального устройства. И... продемонстрировал... В Академии наук собрался весь цвет учёного мира Азербайджана, представители Президента страны и силовых ведомств, чтобы посмотреть на чудо-машину... И что вы думаете?

Караев объявил, что он сейчас крутанёт регулятор своего аппарата и исчезнет. Станет невидимкой. Крутанул и... исчез для самого себя. На глазах у всех, лишившись чувств, рухнул на пол. Едва удалось откачать. С тех пор его называют «профессор Гриффин»...

Под предлогом врачебной консультации, в которой, якобы, нуждается один из моих знакомых, я лично встретился с доктором Караевым. Его из кресла директора научного института и заведующего кафедрой отправили, в буквальном смысле этого слова, под лестницу. Его кабинет в клинике находится под лестницей.

Он был со мной приветлив. А, узнав, что я американец, стал говорить мне о том, что у него в штатах есть большой друг, по его словам, знаменитый ученый. Некий профессор Маккормак. Он с ним поддерживал очень тесные научные контакты и бывал у него в Кливленде...

                О своей чудо-разработке не упомянул ни единым словом. Консультировать отказался. Во-первых, потому, что не делает этого заочно, а во-вторых, потому, что его метод лечения предназначен для больных с тяжелыми и стойкими формами психического расстройства. На мой вопрос, насколько эффективен его метод лечения и в чем суть его, врач ответил односложно: «Долго объяснять». Что касается эффективности, он резонно заметил: «Об этом лучше поинтересоваться у исцелившихся». Их, возвратившихся к привычной нам разумной жизни, уже 13 человек.

                На вопрос, насколько широко известен пользуемый им метод лечения, доктор горестно сказал: «Увы». Как выразился Караев, о концептуальности его подхода к болезни знают, пожалуй, два специалиста – его американский друг Маккормак и, как он для себя  совсем недавно выяснил, психиатр  из Великобритании Гарвей Моррисон. Днями, как сообщил Караев, этот Моррисон специально прилетает к нему в Баку, чтобы поближе познакомиться с его изысканиями.

                 Сомнений в том, что мистер Караев человек с патологическим самомнением, у меня не осталось. И не сложилось мнения, что он может быть чем-то полезен нам.

                                                                                 Ф Е Р Т И»

                        - Слушай, Дэнис, Моррисона надо остановить. Его цель шита белыми нитками, - встревожился Маккормак.

- Остановить, думаю, будет тяжелее, нежели... – Кесслер красноречиво посмотрел на профессора. – Нежели предупредить Майкла. Так, кажется, ты его называешь?

                        - Точно, предупредить! Соединяй меня с ним! – потребовал Маккомарк.

                        - Сейчас там почти что полночь.

                        - Ничего. Он будет рад моему звонку.

                        - Говори номер, - соглашается Кесслер, набирая под диктовку телефон Караева.

Маккомарку голосом Майкла ответил автомат: «Нас нет дома. Прошу оставить сообщение. По приезду перезвоним».

                        - Он в отъезде, Дэнис, - огорчённо выдохнул Маккормарк. – Хотя вчера, когда я говорил с ним, он никуда не собирался.

                 - Факс у него есть?

                        - На работе. В кабинете главврача, - оживился профессор.

                        - Туда нельзя! – отмёл Дэнис. – Если завтра в течение дня ты с ним не свяжешься, пошлём ему факс по нашим каналам. В посольство. Лично Ферти запечатает твою бумагу в конверт и доставит его по адресу.

 - Тот самый умник? У которого, видите ли, «не сложилось мнение»? - с нескрываемой неприязнью к незнакомому ему агенту спросил профессор.

                - Ферти добросовестный агент. Он прислал то, что я у него потребовал – объективную информацию, - защитил своего работника Дэнис.

                - Нужно было перепроверить. Хотя бы слова того же министра, - обиженный на Ферти за неосторожный вывод в отношении Майкла, не унимался Эмори.

Кесслер препираться с другом не стал. Он думал о Моррисоне. Поездка его в Баку имела одну цель – войти в доверие к обложенному со всех сторон родной бюрократией Караеву и, если не выкрасть, то вызнать всё, чего тот добился, а затем присвоить. Это как дважды два. Другого быть не могло. Тем более что Караев созрел. Ему хочется поделиться с кем-то, сделать своё открытие достоянием благородного Человечества...

Не зря же по приезду в Кливленд он с горячностью и с наивной доверчивостью изложил и показал Маккормаку всё, чего добился. Хорошо, догадался и не позволил Майклу выступить со столь суперсенсационным докладом. Хорошо, Майкл согласился с ним, и его короткое сообщение прозвучало для специалистов очередной гипотезой, на которую обратили внимание только лишь потому, что она диссонировала с привычной психиатрам логикой. Отнеслись к ней со снисходительным скепсисом.

Но кто из здравомыслящих мог допустить взаимосвязь Пространства-Времени с таким заземлённым механизмом как человеческая психика. И хорошо, там не было физиков.

Его странно прозвучавшее сообщение поняли всего двое. Сам Майкл, потому что был физиком и имел на руках сотворенный им же аргумент – уникальный прибор. Да и ещё Маккормак, который физиком не был, зато собственными глазами видел чудо-машину и, более того, где-то с пару часов ходил невидимкой и по гостинице, и среди ничего не подозревавших участников конгресса. И пока он ходил и слушал и видел то, что предназначалась для посторонних глаз и ушей, никто не обращал внимания на Майкла, ходившего с саквояжем по пятам невидимки.

Эм тоже фрукт. Правда, не гнилой, как Моррисон. Видишь ли, ему такая химера как совесть не позволяет не поделится с родным государством тайной, которой он  владеет...

Разозлился на его, Кесслера, предложение. Наверное, всё-таки не на предложение поделиться, - думал Денис, - на другое. Когда он решил сыграть на честолюбии Маккормака и неосторожно сказал, что он, Эм, за такую разработку удостоится Нобелевской премии...

Вот когда психиатр запсиховал. Этого не надо было говорить. Просто его, Дэниса, занесло... Теперь она, та тайна, может попасть в чужие руки. Англичане многого ещё не знают, но Моррисон уже рвётся туда...

                        - Дэнис, – перебил его размышления Маккормак,  - хочешь знать, какой разговор состоялся между Майклом и министром...

Кесслер кивнул.

                        - Я знаю о нём не со слов, а, так сказать, из первых рук.

Эм на несколько секунд умолк, а затем примирительно добавил:

                        - Он прольёт свет на то, чего ты от меня добиваешься. Ведь, помимо того, что ты первая шишка в ЦРУ, ты ещё и физик. Кроме того – мой друг. Друг мой. Тебе станет понятным, почему я не хочу предавать этого великого учёного и отчаянно беззащитного человека. Это против совести, а значит – против Бога.

               9. П р я ж а   ж и з н и

                        Там,  у себя в Баку, говорил Маккормак, ему ловить нечего. Никто слушать не хочет. Если по правде, на первых порах выслушивали. Потом, очевидно, надоело. Единственный, кто искренне отнёсся к моей идее, был мой однокашник по медицинскому институту, занимавший должность Главного психиатра Министерства здравоохранения...

Когда Караев только в общих чертах изложил ему своё видение проблемы, тот аж подпрыгнул.

                        - Необычайно! – фальцетом вырвалось из его кадыкастой гортани. Это, брат, - революция... Принципиально новое направление... Я доложу министру.

Министр вызвал их, когда они потеряли всякую надежду быть им принятыми. Прошло два с лишним месяца после того, как товарищ Караева доложил министру о его несомненно оригинальной идее. Министр пообещал пригласить их к себе в самое ближайшее время. При каждом напоминании он куксился, задумывался, перебирая в памяти, когда он будет свободен, и всегда говорил: «Завтра обязательно». И вот, наконец, снизошёл.

                        - Коллеги, прошу коротко и по существу. У меня всего десять минут, – пожав им руку, предупредил он.

Караев протянул ему составленную для такого случая служебную записку. Она была сравнительно короткой. Три страницы машинописного текста.

                        - Сейчас читать? – растерянно спросил министр.

                        - Можете потом, - ответил Караев и, как бы оправдываясь, добавил:

                        - Она составлена для экономии вашего времени и для того, чтобы вы в текучке не забыли о нашей встрече.

                        - Обижаете, профессор, - я никогда и ничего не забываю, - похвастал министр.

                        - В таком случае, я устно изложу основные положения своего открытия.

                        - Открытия?! – подбросив брови, министр многозначительно посмотрел на Главного психиатра.

                        - Полагаю, так оно и есть, господин министр, - пробурчал тот.

                        - Ну-ну..., - поощрительно проканючил министр, всем своим видом демонстрируя Слух и Внимание. 
            - Речь пойдет о принципиально новом методе лечения душевнобольных любой степени тяжести, а также, - Караев покосился на настенные часы, - а также наркоманов и - прежде всего - тех, кого мы причисляем к разряду безнадежных. Нынешние фундаментальные работы по психиатрии, считающиеся классикой и эталоном, и все учебные пособия уже сегодня можно было бы смело отправить на переработку во вторсырье...

                Министр закашлялся. Такого он не ожидал. И перебивать тоже не стал. Пусть выговорится, а потом он ему выдаст, подумал он.

                Утерев выступившую на губы мокроту, он сказал:

                - Извините. Продолжайте.

                Караев видел состояние своего верховного босса. Он привык к подобным реакциям своих собеседников, которым излагал суть работы. Она, безусловно, ошеломляла. На него смотрели как на тихопомешанную особь. А потом все менялось. Глаза собеседника преображались. В них появлялся блеск, как у голодного человека, глядящего на пищу. Он проникался. Он видел. Он старался отыскать слабые места... Задавал вопросы с подвохом. И, получая ответ, поражался тому, как он мог не обращать на это внимание раньше. Ведь все находилось на виду. Все перед глазами.

                Теоретически все выглядело гладко, стройно. Логика - кирпичик к кирпичику. Ни к чему не придерешься. Но одно дело - теория, и совсем другое - практика. Теория без практики всего лишь гипотеза... Два-три похожих случая отнюдь не закономерность. На таких до сих пор пишутся монографии, защищаются кандидатские и докторские диссертации. Основываясь на них, провозглашаются новые направления в методах лечения. Создаются научные школы... А гора из могучего чрева своего выплевывает серую мышку. Не более.

                К теории нужна была технология. И он, Караев, ее разработал. Детально. Конкретно... Все традиционное и привычное летело в тартарары...

Но его технология требовала денег. Больших денег. Они нужны были для доказательства того, как он прав. Чтобы то, что сейчас высокомерно называют гипотезой и вызывает рефлекс неприятия, стало реальностью. Рефлексия должна проявляться. Это естественно... Главное - инстинкт. Это аргумент повесомей... Все, с кем он делился своим открытием, включая дремучих ретроградов, на инстинктивном уровне, пусть смутно, но чувствовали гипнотическую правоту его аргументов. И упавший на грудь подбородок ошарашенного министра нисколько его не трогал. Перед ним сидел оппонент, которого надо было убедить.

                - Вы заметили, - продолжал Караев, - я употребил слово душевнобольной. Стало быть, больной душой. А под душой мы подразумеваем психику. А психику категорично, как аксиому, поместили в наш высокочувствительный компьютер, - он поступал себя по черепушке, - и считаем её неотъемлемой функцией головного мозга. Но это совсем не так... Роль мозга вторична. Он всего лишь водитель. Пока мотор молчит, водитель как бы не крутил баранку и не нажимал бы на педали, машина не тронется с места. Пример, прямо скажу, грубый, но наглядный. Зажигание - мотор, а затем - разумное движение. Разумное - от человека. Он выполняет функцию мозга машины...

                А в случае с человеком? Мы знаем: нашими поступками, поведением, рассуждениями и прочими действиями руководит мозг. Но от чего возбуждается он сам? Откуда он получает эффект “зажигания”? Что позволяет ему решать - делать так или эдак?..

                Министр кривит губы.

                - Вопросы совсем не праздные, - спешит он заверить министра.

                - Глаза?... - спрашивает профессор и сам же отвечает:

                - Они видят, что положено им видеть. Редко когда больше своих физиологических возможностей, а зачастую, даже меньше таких возможностей...

                - Кровь? - не унимается профессор. - В принципе она выполняет функцию горючего...

                - Спрашивается, а что же тогда? - пытает он.

                Караев останавливает поток обрушившихся на собеседников парадоксальных вопросов и ответов, с явным интересом наблюдая за их реакцией. Они растерянно, не зная что ответить, молча смотрят на него.

                - А что человека делает живым? - добивает он их очередным вопросом, на который, через паузу, сам же и отвечает:

- Разумеется, душа!

В этом месте все, с кем Караеву приходилось говорить, как правило, с язвительной ухмылочкой перебивали его. Дескать, душа, скорее, понятие церковное, нежели научное. А то, что она представляет собой частицу иной материи, не соответствующую земной среде, вообще нонсенс. И тогда Караев извлекал на свет свой главный козырь. Правда, козырем его назвать было трудно. Но он действовал неотразимо. Ведь аргумент, который он приводил в свою пользу, принадлежал иностранцу. А это для подавляющего большинства советской школы ученых чуть ли не истина в последней инстанции. Свой, видишь ли, лучше иностранца не скажет, не сделает и не найдет. Мало кого он раздражал. Многих - обезоруживал...

И заметив, как рвутся губы министра, чтобы сказать нечто вроде «это бред сивой кобылы», Караев опережает его:

- Помните, несколько лет тому назад “Курьер науки”, журнал Международной лиги независимых исследователей, опубликовал статью, в которой автор выражал лишь догадку о том, что проблемы психиатрии каким-то образом связаны с такой структурой мироздания, как Пространство-Время.

- Не столько статью, сколько скандал и шум, какой она наделала в научном мире, - припомнил министр.

- Так вот, поговаривают, что автором этой статьи Эмори Маккормаком и гипотезой, изложенной им, заинтересовались ребята из Пентагона и ЦРУ.

- Странно. С чего бы это? - недоверчиво улыбнулся министр и предположил:

- Вероятно, потому, что он является Президентом этой пресловутой Международной лиги независимых ученых, в которую он собрал отщепенцев от науки и политики.

- Возможно, и поэтому, - с плохо скрытой иронией согласился Караев. - Среди них много оригиналов, на которых, кстати, и держится наука. Многие из них утверждают, что душа все-таки есть. И доказывают это. В СМИ сообщалось, что они даже умудрились взвесить ее. И по их утверждению, душа представляет собой некую частицу неизвестной нам материи, которая отрицательна к телу биологической особи и к пространству, в котором находится это тело.

- Слышал... Читал... И мне рассказывали о такой несусветице, - замахал руками министр, пытаясь перевести разговор на понятную ему конкретику.

Но Караева остановить уже было нельзя. Ведь это, по его мнению, и была конкретика. Не канцелярская, не административная, а по-настоящему научная. И он горячо, но не повышая голоса, стал убеждать собеседника в том, что именно та самая отрицательная частица к среде человеческого обитания и делает человека живым и мыслящим существом. Она поднимает его с четверенек на ноги, возбуждает разум и до последнего вздоха находится в движении...

- И я теперь смею утверждать, что она контактирует со спиралью планетного времени, - поймав остекленевшие глаза министра, твердо говорит он.

Столь категоричное заявление профессора повергло министра в шок. Глаза его в изумлении округлились. Как у воробышка, который вдруг, ни с того ни с сего оказался в когтях кобчика. Он даже не трепыхался, хотя с отчаяния успел-таки пискнуть:

- Вот как?!...

Но Караеву только так казалось. На самом деле министр ругал и себя, и этого чертова своего Главного психиатра за то, что тот взял его измором, а он, слабак, сдался на милость победителю, и вот выслушивает про сны сивого мерина. И он с отчаянием сказал себе: ”Ну и вляпался же я в говно!” А вслух обронил какую-то фразу, которая заставила этого ненормального профессора подумать, что все сказанное им поразило и потрясло его.

- Именно так! - решившись окончательно доконать его, воскликнул профессор.

Придвинув к себе чистый лист бумаги, Караев исчеркал его тонкими как ниточки вертикальными линиями. И хотя они были друг от друга расположены очень близко, тем не менее ни одна из них не наезжала на соседнюю и не касалась ее. Потом, заключив их в змееобразную спираль, Караев с детской наивностью поинтересовался:

- Вы догадываетесь, что я изобразил?

Министр развел руками.

- Перед вами - Человечество.

- Что?! - опешил министр и с облегчением подумал о том, что у него сейчас появится реальная возможность закончить этот разговор, если этот сбрендивший психиатр объявит себя Кандинским или Пикассо... Тогда он его смело отправит в Министерство культуры.

- Человечество! - внятно и гордо повторил ученый, поспешно пояснив:

- То есть его схема...

- Ни за что бы не подумал, - не скрывая сарказма, отозвался он.

Но психиатр слишком был увлечен своим рассказом, чтобы заметить насмешку министра.

- Спираль - это свернутый в пружину жгут, - продолжал он, - каждый волосок которого - живая мыслящая особь со своим разумом, судьбой, психикой, эмоциями и так далее. А змеевик, опоясывающий этот нитяной пучок, - спираль планетного Пространства-Времени... Взаимодействие изображенных мною нитей со спиралью и составляют пряжу реальной людской жизни...

- Красиво, конечно, - горестно вздохнул министр, обреченно приготовившись послушать еще и стихи в исполнении своего посетителя. После таких слов они напрашивались сами по себе.

Однако Караев понял его реплику по-своему. Как ему того хотелось.

- И красиво, и так оно и есть, - с уверенностью произнес он. - В этом-то и заключается суть моего открытия... И технология излечения безумия основана на ней.

- Ну что ж, Бог в помощь, дорогой профессор! - в голос говорит он. - Одобряю... Работайте в этом направлении. Весьма перспективное дело...

- Спасибо, господин министр... Но чтобы я мог работать, мне нужны деньги. И немалые. Как минимум два миллиона долларов.

- Что вы?! - вытаращился министр. - Откуда у нас? Министерство совершенно без средств. Не знаю, как зарплату выдавать людям.

Хотя на лице министра была печаль и сожаление, в душе он ликовал. Теперь этот псих его с понтолыги не собьет. Таких просителей он в день видит если не сотню, то, по крайней мере, с десяток точно. С кем-с кем, а с ними он умел справляться.

- Ваша правда. С деньгами у нас туговато, - понурился Главный психиатр.

Караев молчал. Он знал это не хуже них...

- Вот вы, - атаковал министр, - заведующий кафедрой, доктор медицинских наук...

- Да плюс кандидат физико-математических наук, - напоминает психиатр.

- Вот как?! Признаться, не знал... Тем более, - продолжал он свою мысль. - Скажите, каков ваш месячный оклад?

- Семьдесят тысяч манатов...

- Приблизительно двадцать долларов, - округлил министр.

- Семнадцать долларов пятьдесят центов, - уточнил Караев.

- Вот видите!.. Ну, что такое для вас эти деньги? - посочувствовал министр.

Профессор горестно кивнул.

- А вы просите два миллиона, - добивал министр и, по-дружески потрепав Караева по плечу, посоветовал:

- Найдите хорошего спонсора.

- Вам как члену правительства в этом плане проще помочь мне, - упавшим голосом произносит профессор.

- Но у меня столько дыр... Однако...

Министр по опыту знал, что просителя нельзя отправлять вовсе с пустыми руками. И лучше всего в таких случаях - всучить ему охапку радужных надежд.

- Однако, - повторил он, словно что-то имея на примете, - как только у меня появятся лишние средства, так для вас - в первую очередь.

- Лишних средств, господин министр, никогда не бывает, - направляясь к выходу, засмеялся ученый и на самом пороге, не скрывая сарказма, прибавил:

- Тем не менее, спасибо.

- Всяческих вам успехов, - с не меньшей ядовитостью пожелал министр, и, усаживаясь на место, попросил своего чиновника на минутку задержаться.

- По-моему, профессор нуждается в психическом освидетельствовании.

Психиатр промолчал.

- Вы так не думаете? - поинтересовался министр.

- Господин министр, он вполне нормальный мужик. Разве только чрезмерно увлечен своей работой, - с мягкой просительностью заступился чиновник.

- Более чем чрезмерно, - настаивал министр. - Время... Душа... Отрицательный электрон... Небесный диспетчер... Все в одну кучу, от которой, оказывается, люди и спрыгивают с ума... Чушь!... Или вы того же мнения? - с затаенной угрозой  спрашивал он.

- Очень необычная гипотеза, - уклончиво отвечает Главный психиатр. - Что же касается меня - я придерживаюсь традиционной методологии лечения... Классика есть классика.

- Вы меня успокоили, коллега, - облегченно вздохнул министр. - Классика, друг мой, превыше всего!.. Можете идти. И больше глупостями меня не досаждайте.

- Классика! - воскликнул Кесслер.

Эмори вопросительно уставился на друга.

- Так отфутболить может только классик от бюрократии, - уточнил Дэнис.

- Ему с пустой надеждой под мышкой от этого еще тягостней, - посочувствовал Маккормак.

- Эм, ты имеешь представление об Азербайджане? - спросил Кесслер и сам же ответил за него: - Ни малейшего. Странный народ проживает там. В целом безобидный, добрейший, открытый...

- И мудрый, - вставляет Маккормак, - если он может рожать таких, как Майкл.

- Нет слов, Эм! - соглашается Дэнис, но гнет свое. - А в отдельности большинство составляют предприимчивые эгоисты с изощренным умом коммерсантов. Торговцы они, я тебе скажу, уникальные. Смогут продать то, что другим и в голову не придет. Треть своей территории продали соседней Армении, которая воевала с ними. Те практически без боя пришли и заняли их земли. Теперь кричат: “Верните!”...

- Не может быть! - не поверил Маккормак.

Кесслер горько усмехнулся.

- Средневековье... Причем, самое страшное, восточное, - продолжал Дэнис. - И вдруг некто открывает нечто... Представь себе времена Суллы. Среди неглупых появляется очень неглупый. Он изобретает самолет. Над ним смеются. Такого быть не может, ибо то, что тяжелее воздуха, в воздух не поднимется. К Сулле пройти тот человек не может. Он идет к одному из его сановников, который сам общается с императором от случая к случаю. Да еще сто раз подумает, сказать ему о самолете или нет. А если...

- Ты сгущаешь, - засомневался Маккормак.

- Нисколько! Твой новый друг Майкл не первый и не последний из мучеников. Его беда не в том, что он родился, опередив текущее время, а в том, что родился не в том месте.

- Да, ему надо было родиться у нас, - ехидно заметил Маккормак.

- Не иронизируй. Невостребованные есть и у нас. Однако процент их гораздо меньше... Во всяком случае, Майкл здесь имел бы больше возможностей самовыразиться и состояться, - парировал Дэнис.

- Во всяком случае, с его головой он здесь бы не нищенствовал, - поддержал друга Маккормак.

- Тем более со своим изобретением, - звонко расхохотавшись, подхватил Дэнис. - Взял бы лучший из банков и работал бы себе на здоровье.

Эмори аж поперхнулся. Потом, сглотнув застрявшую в горле слюну, горячо проговорил:

- Ты представляешь, Дэнис, у него даже такой мысли не возникало. Это до мозга костей человек не от мира сего... Порядочнейший... А ты хотел, чтобы я оставил его за скобкой!..

- Я погорячился. Надо же было тебя убеждать, - признался Кесслер. - Ты оказался на высоте. Ты нокаутировал меня. Меня, прожженного разведчика.

- Спасибо, - отозвался профессор.

- Теперь я предлагаю другое, - сказал Кесслер. - Я имею для этого все полномочия. Создавайте научный центр. Стройтесь и творите. Денег на это получите столько, сколько вам не снилось.

- Ты серьезно, Дэнис?

Кесслер развел руками.

- Теперь твой шаг, Эмори. Что еще нужно настоящим ученым? - сказал он.

- Это правда, - согласился Маккормак. - Я постараюсь перетащить его. Майкл сам хочет того же. Только не торопи.

- Медлить тоже нельзя, Эм. Пока на тропу охоты вышел один Гарвей Моррисон... Завтра таких Моррисонов станет больше, - предупредил Кесслер.

- Майкл сам попросил меня повременить с оформлением документов на его выезд в Штаты. Он все надеется выйти на Императора.

- Пустая затея, профессор! - уверенно произнес Кесслер, а затем, пристально посмотрев в глаза друга, спросил:

- Если вдруг что-то сорвется... Жизнь есть жизнь... Ты без него справишься?

- Ты опять за свое? - взъерошился Маккормак. - Без него я не возьмусь за это дело... Не подниму... Мне самостоятельно удалось только увеличить радиус действия Караевского аппарата. И то - по его оставленным рекомендациям и чертежам... Других узлов я не знаю.

- Мы дадим тебе лучших физиков, - пообещал Кесслер. - Они, как пить дать, справятся.

- Снова начал! - сердито сдвинул брови Маккормак. - В таком ключе я продолжать не стану. Считай разговор наш закрытым.

- Хорошо-хорошо! - примирительно пророкотал Кесслер. - Придется нам отсюда как-нибудь позаботиться о нем. Чтобы волос с его головы не упал...

-          Вот это дело, - улыбнулся Маккормак.

10.     З о л о т о й   с ю з г е ч[1]

                - Папа! - кричит Рафаэль, еще издали заметив его, и, задыхаясь от радости, бежит ему навстречу.

                - Стой, пацан! Куда? - орет солдат-пограничник.

                Мальчику он уже не страшен. Там, неподалеку от шлагбаума, стоит отец. Сейчас солдат увидит его и заробеет. И перестанет так орать и грозить автоматом. Отец его скрутит в два счета.

                - Стой, гаденыш! Стрелять буду! - вскинув на грудь автомат, оскалился пограничник.

                Но Рафушке не до угроз. Отец тоже бежит к нему и изо всех сил машет ему руками, чтобы тот остановился. А мальчику кажется, что он зовет его к себе. И тут подернутое синевой прозрачное стекло морозного воздуха с грохотом и звоном раскалывается на тысячу осколков. Из ствола автомата вьется дымок. Мальчик падает. И Караев с искаженным от ужаса лицом летит к сыну. У самого шлагбаума кто-то из караульных подставляет ему ногу. Он валится в грязный снег. И тут же двое наваливаются ему на спину. Мика слышит истошный крик насмерть перепуганной тещи. Но он не видит, как она, грузная, с больным сердцем, трусит к внуку. И тут раздается властный голос:

                - Отставить! Отпустить профессора!... Не трогать ребенка!...

                Ослабли руки на Микином затылке, что тыкали его лицом в холодную жижу раскисшей от подтаявшего снега дороги. Сплевывая набившуюся в рот грязь, он увидел обнимавшего бабку сына.

“Слава Богу, с ним ничего не случилось”, - облегченно вздохнул он.

                - Кто стрелял?! - зычно, но с явными нотками фальшивой угрозы, звучит тот же командирский голос.

                На крыльце караульного помещения стоит майор-пограничник, рядом - в наспех накинутом кителе офицер-таможенник и Азизов. Майор не очень-то слушает объяснений солдата.

                - Пропустить женщину с ребенком! - распоряжается он и, по-дружески хлопнув по спине Азизова, добавляет:

                - Все вопросы улажены...

                Мика, перемахнув через шлагбаум, подбегает к теще с сыном. Последовавший за ним Азизов проходит мимо них к поваленному дереву, где стояло два чемодана... Подобрав по дороге оброненную женщиной сумочку, Эльдар повесил ее на шею. Чтобы удобней было нести чемоданы.

                Еще через несколько минут прыткий “жигуленок” уносил их подальше от пограничного шлагбаума в сторону сельского городишка Кусары. Его и городишком можно было назвать с натяжкой. Большая деревня с сотней-другой двухэтажных частных домов, окруженных высоким каменным забором, с десятком пятиэтажных “хрущевок” образца 60-х годов да с двумя или тремя более-менее нормальными в архитектурном плане зданиями. В одном располагалась администрация главы местной исполнительной власти, в другом - прокуратура с полицией, а в третьем - кажется, Дворец культуры.

                В Кусарах ждала их Инна. Хорошо, он уломал-таки ее не ехать с ними к этому злосчастному пропускному пункту “Золотого сюзгеча”. Собственно, уломал не он, а Фатима, ее подруга по университету, в доме которой Караевы остановились. Фатиму занесло сюда по распределению. Здесь же вышла замуж за такого же, как и она, молодого специалиста, присланного в Кусары по окончании педагогического института. Сначала им было невмоготу, а потом свыклись. Прижились, обзавелись хозяйством, поставили свой собственный в десять комнат двухэтажный дом. В нем Караевы и нашли свой ночлег.

                - “Золотой сюзгеч”, Инна, - убеждала Фатима, - дело каверзное. Мужское. У них там свои разговоры...

                - Не для ваших ушей, - смеясь подхватил хозяин и прибавил:

                - Но для ваших карманов.

                - Вот именно! - воскликнула Фатима. - Лишние глаза и уши там не нужны.

                Немного поразмыслив, Инна нехотя стала стягивать с себя шубу.

                - Только ты, Микуля, со своими интеллигентскими фиглями-миглями не высовывайся. Пусть Эльдар с ними разбирается. У него получится как нужно. Понял?! - наставляла она.

                Инна выглядела неважнецки. То и дело прикладывала руку к сердцу. Старалась делать это украдкой, но Мика видел. За всю дорогу из Баку в Кусары он скормил ей целую упаковку валидола. Та мертвецкая желтизна, покрывшая лицо жены, когда он сообщил ей о неприятности, происшедшей с ее матерью и Рафушей, теперь исчезла. Признаться, в тот момент он сам был не в себе. Ему только казалось, что он говорит о случившемся, как о пустяке. Так, во всяком случае, он старался представить дело. Чтобы не как обухом по голове. Как это прозвучало для него. И прозвучало взвинченным голосом Елены Марковны...

                ...Не успел он повернуть ключ в двери своего кабинета, как его окликнула санитарочка, служившая одновременно секретарем главврача.

                - Товарищ профессор, вас срочно к телефону... Какая-то Елена Марковна. Говорит - теща ваша... Второй раз звонит.

                “Недоразумение”, - досадливо поморщился он. Ее, Елену Марковну, вместе с Рафушей они с Инной минувшей ночью посадили в поезд и отправили в Москву.

                Это на самом деле была Елена Марковна.

                - Где вас носит?! Ни тебя, ни Инны найти не могу, - ударил ему в ухо раздраженный голос тещи.

                - Откуда вы, Елена Марковна? - опешил Мика.

                - Из нейтральной полосы между Дагестаном и Азербайджаном. В проклятом “золотом сюзгече”, - сообщила она и перешла на английский:

                - У меня мало времени. За десять долларов выклянчила у солдата моторолу... Нас с Рафушей и со всеми вещами таможенники и пограничники выбросили на нейтральную полосу... Здесь по колено снег... Российская солдатня не пускает нас через границу Дагестана, а наша - через свою...

                - Что значит «выбросили», Елена Марковна?... А как же поезд? - растерянно спрашивал Караев.

                - Поезд со всеми пассажирами в семьсот человек преспокойненько ушел на Москву. Без нас... Нас выбросили на снег... Я, видишь ли, отказалась тутошним мародерам дать на лапу пятьдесят долларов...

                - Какие пятьдесят долларов?.. Вы что, совсем без денег? - допытывался обескураженный профессор.

                - Какой ты все-таки непонятливый, - чуть не плача застонала теща. - Здесь таможня с пограничниками с каждого пассажира сдирают по двадцать пять долларов... В общем, за пересечение границы берут взятку... Зачем я должна давать их им?! Даже если у меня было бы много денег.

                Мика решительно ничего понять не мог.

                - Короче, - уже отчаянно и по-русски прокричала она, - приезжай за нами. Я то черт с ним, но Рафушка мерзнет... Ни на той, ни на другой стороне солдатня не пускает нас к себе погреться... Говорят, не положено...

                В первые минуты Караев не знал, что делать. Потом побежал к Азизову. К счастью, тот оказался дома.

                Выслушав сбивчивый рассказ профессора, Эльдар покачал головой.

                - Вот крохоборы!... Вот гады!...- вскипел он, натягивая на себя джемпер. - Надо ехать, Микаил Расулович.

                - Я даже не знаю куда, - пожал плечами профессор.

                - Я знаю... К “золотому сюзгечу”... В Яламу, - уверенно сказал он.

                - Да, она что-то говорила об этом “сюзгече”, - припомнил Караев.

                Азизов, в отличие от Мика, сразу все понял.

                - Сколько нам понадобится времени добраться туда? - уже по дороге к Инне поинтересовался Караев.

                - За два часа, думаю, доедем.

                - А почему Ялама и “золотой сюзгеч”?... Неужели там моют золото?...

                Эльдар расхохотался.

                - Нет, Микаил Расулович, вы не земной человек, -

давясь смехом говорил он. - Вы с неба свалились... Так называются железнодорожный и шоссейный разъезды. За ними - Дагестан, то есть Россия... А “золотым сюзгечом” их нарекли потому, что очень уж они доходны. Едешь в Россию - платишь мзду нашей таможне и пограничникам. Приезжаешь из России - выкладываешь наличные российским таможенникам и солдатам. Установлена такса - 25 долларов с носа. А с шоферов-дальнобойщиков берут в десять раз больше. Зависит от груза. Любой рядовой-пограничник, который здесь служит, уезжает домой в самом худшем случае на “жигуленке”...

                - Как так? О чем ты говоришь?! Разве сборы не идут в казну государства?! - задетый смехом молодого человека, искренне возмущается Караев.

                - Это иного рода сборы, господин профессор, - с плохо скрытой насмешкой замечает Эльдар. - Это - поборы. Не официальное, но узаконенное на месте вымогательство. Попробуй не выложь! Придерутся к чему хочешь. Они на это большие мастера. И выкинут. Как вашу тещу с ребенком.

                - Да за это же их... - начал было Караев, но Эльдар не дал ему договорить.

                - За это им ничего и никто не сделает... Пробовали..., - с вызовом бросил он. - Теперь понятно, почему то местечко называют “золотым сюзгечом”?

                Профессор кивнул, но поверить не поверил. С бизнесменами, возможно, таможня так и поступает, но с простыми людьми вряд ли... И уж тем более – с ребенком...

                ...И вот сейчас он увидел все собственными глазами. Отведал даже на вкус. Когда его мордой тыкали в грязь раскисшей от подтаявшего снега дороги. Таким отчаянно беспомощным букашкой он никогда еще себя не чувствовал. Зарывшись лицом за отворот его пальто, беззвучно плакал сын. Для него он, отец, был защитой, каменной стеной, за которой он, мальчик неполных семи лет, мог чувствовать себя в безопасности...

Знал бы он, как призрачно и ненадежно его убежище. Ведь Караев ничем не мог помочь ни ему, ни его бабке, ни самому себе. Это же ужас!.. Некому пожаловаться, некому заступиться и некому остановить эту безжалостную мразь, орудующую от имени государства. Да будь оно проклято, такое человеконенавистническое государство. Государство держиморд...

                - Не плачь, Рафушенька, - гладя мальчика по головенке, успокаивал он. - Тебе нигде не больно?

                - Нет, папочка... Это я виноват... Я заставил бабулю ехать поездом.

                - Да что ты, родненький, - отозвалась Елена Марковна. - Я сама хотела поездом...

                - Нет! Нет! - всхлипнул мальчик и снова спрятал голову отцу за пазуху.

- Елена Марковна, к чему они придрались? - отвлекая внимание от плачущего мальчика, спросил Азизов.

                - Не дала денег, и все тут, - вспыхнула женщина.

                - Это причина, - вмешался Караев. – Повод-то, повод какой был?

                - Сначала сказали, что у меня не в порядке с паспортом - с годом рождения неувязка: на одной странице написано 1926 год, а на следующей будто бы 1928-ой...

                Караев раскрыл тещин паспорт. Действительно, все так, как она говорила. Его, очевидно, выписывал какой-то разгильдяй. Цифра “6” в дате ее рождения несколько походила на восьмерку. Но только походила.

                Видя такое дело - ведь не искать же паспортиста - Елена Марковна решила расстаться с 25 долларами. Пусть подавятся, сказала она себе. Они же - ни в какую. С нее-де причитается 50 долларов, так как их двое. И тут-то Елена Марковна дала волю языку. Стала скандалить. На крик явился тот самый майор-пограничник и тот самый офицер-таможенник, что выбежали на выстрел. Выслушав обе стороны, майор, потрепав за волосенки Рафушку, поинтересовался, кто для него эта тетя.

                - Это мой внучок, - притягивая к себе мальчонку, сказала Елена Марковна.

                - А чем вы это можете доказать?.. У вас есть справка от его родителей? - строго выговорил майор.

                - Какая может быть справка? Что за бюрократия! - возмутилась женщина.

                - Все верно - бюрократия, - согласился майор. - Но необходимая. Вы знаете, сколько случаев краж детей? Крадут и вывозят... Наша задача предотвращать подобные попытки.

                Они препирались с четверть часа. Потом к майору подошел один из офицеров и доложил, что досмотр произведен, никаких нарушений не обнаружено и поезд готов следовать по маршруту...

                - Отправляйте поезд, - распорядился майор. - А вам, гражданка Раппопорт, придется сойти.

                - Никуда я отсюда не двинусь! - гневно бросила Елена Марковна.

                - Если она не сойдет здесь, высадите их на нейтральной полосе, - приказал он солдатам и вышел вон из купе.

                Поезд тронулся. А спустя минуты три остановился, и солдаты сбросили на снег чемоданы, а вслед за ними тычками вытолкали гражданку Раппопорт и ее внука...

                - Да отдали бы вы им эти злосчастные пятьдесят долларов! Вам же дороже обошлось! - в сердцах ударил по рулю Азизов.

                - Насколько дороже? - подалась вперед Елена Марковна.

                - Пришлось отсчитать двести баксов. На меньшее не соглашались.

                - Мерзавцы! - взвилась женщина.

                - Ничего, я найду на них управу. Их так накажут, что им всем запомнится на всю жизнь, - пообещал Караев, слабо надеясь на то, что он сможет сделать это.

                - Лучше не связывайтесь, - посоветовал Азизов. - Никто их наказывать не станет.

                - Еще как накажут. Увидишь. На днях я собираюсь к самому Президенту. Все ему расскажу, - задвигал желваками расстроенный Караев.

                - Хорошо бы, - с недоверчивостью обронил Эльдар и остановил машину.

11.     К у р ь е р   п о с о л ь с т в а

                Фатима с мужем настояли провести остаток дня и ночь у них. Караевы так и поступили. А поутру отправились назад, домой. Елена Марковна не отказалась от поездки в Москву. И решила лететь самолетом. Там ее ждала сестра, которая где-то год назад похоронила мужа и теперь жила одна. Квартира у нее была просторная. Аж пять комнат. И именно у неё возникла идея перетащить Караевых к себе.

                Елене Марковне, да и Караевым, эта идея показалась очень заманчивой. И после долгих размышлений было решено сначала обосноваться там Инниной маме с Рафушей, а немного погодя перебраться туда самим.

                Здесь, в Баку, ничего им не светило. Микаил Расулович как специалист с богатым опытом практически никому нужен не был. Да разве только он? Вон Суздалев - академик, светило - собрался и уехал. И никто его не остановил. Хотя бы кто приличия ради сказал: “Не уезжайте. Вы нам нужны”...

                Говорят, он даже всплакнул. А как же? Ведь Суздалев покидал Родину. Могилы своих родителей, жены...

                В тот день Мика с Инной домой так и не вернулись. Остались у тещи. А в полдень следующего дня Елена Марковна с их сыном вылетела в Москву. Караевы не покидали аэропорт до тех пор, пока собственными глазами не увидели взмывшую в небо “Тушку”.

               - Вам кого надо? - спросила Инна стоявшего у их квартиры импозантного молодого человека.

                - Профессора Караева, - отступая от двери, сказал незнакомец.

                - Я к вашим услугам, - представился профессор со ступенек лестницы.

                - Здравствуйте, господин профессор. Я курьер посольства США в Азербайджане. Вам пакет. От доктора Эмори Маккормака.

                - Входите. Будьте гостем, - пригласила Инна.

                - Спасибо. Я спешу... Распишитесь, пожалуйста, в получении... Еще раз спасибо и до свидания.

                - До свидания, - почти одновременно выговорили Караевы.

                Быстро разоблачившись, Инна ринулась на кухню. А Мика, на ходу вскрывая конверт, прошел к себе. Спустя несколько минут оттуда донесся его встревоженный возглас.

                - О Боже!.. Инна, бегом сюда!

                - Что случилось?.. Опять неприятности?...

                - Еще какие! На, прочти. Факс от Эма...

«Дорогой Майкл!

      Два дня не могу найти тебя. Вынужден прибегнуть к помощи посольства. То, что я хочу сообщить тебе, - того стоит.

      Мы с тобой, Майкл, - убийцы. В самом прямом смысле этого слова. И ты, и я, оказывается, имеем самое прямое отношение к гибели принцессы Дианы и ее друга Доди-аль-Фаяда.

      Их смерть, как стало известно от компетентных источников, представивших мне секретную информацию, была спланированным убийством. Причем, злоумышленники, как явствовало из документов, использовали для этого (привожу дословно) “новый вид оружия, на расстоянии воздействующего на поведенческие функции человека”.

      Его, это оружие, по утверждению информаторов, разработал английский профессор Гарвей Моррисон на основе выкладок, изложенных в статье “Мгновенное, или одномоментное, искривление ткани времени и его воздействие на психику и восприятие реальности”, опубликованной в журнале “Курьер науки”.

      Я был в шоке. Хорошо, мы с тобой решили не издавать твоей монографии. И хорошо, что на конгрессе ты выступил с обтекаемым сообщением.

  Признаться, я ругал себя за то, что напечатал тогда ту статью. Мне следовало оттуда кое-что убрать. Но я этого не сделал. И Моррисон, надо отдать ему должное, пожалуй, единственный из всех ученых-психиатров обратил на нее внимание и воспользовался ею. Правда, воспользовался не лучшим образом. Кроме того, он знал, против кого применят эту страшную новинку, созданную им по твоей подсказке и по моему попустительству. Даже если Моррисон не знал, он мог догадаться, потому что с ним вели переговоры члены королевской семьи...

      И еще, по тем же каналам информации я знаю - к тебе напросился и едет Моррисон. Это, конечно, не мое дело, но будь осторожен. Лучше всего под благовидным предлогом отказаться от встречи с ним...»

                - Какой кошмар! - побледнела Инна.

                - Потрясающий кошмар, - согласился он.

                - Неужели в ее гибели есть твоя вина?

                - По всей видимости, - о чем-то размышляя, отстраненно говорит он.

                - Где Баку... Где Париж... Где ты... Где они... Не могу поверить, - потерянно лепечет она.

                - Расщепивший атом, глядя на Хиросиму, наверное, тоже не видел своей вины.

                - Ну ты еще сравни себя с Оппенгеймером и Сахаровым.

                - А что?! - взъерошился Караев. - То, что создал я, - пострашнее бомб. Не зря Моррисон рвется сюда...

                - Какой фрукт, а? Тут же подладил твою идею под убийство, - возмутилась Инна.

                - Я сейчас отобью ему телеграмму – “Не приезжай, меня не будет”.

                - Правильно, - поддержала жена. - Здесь своих негодяев хватает.

                - Еще неизвестно, кто из нас больший негодяй. Я, рассказавший, как сделать, или он, сделавший, - вступился за Моррисона Караев.

                - Брось! - перебила Инна. - Только не вырабатывай в себе комплекс вины.

                Караев хмыкнул.

                - Видишь ли, мое изобретение делает бомбы и ракеты обыкновенными дубинками первобытного человека... Оружием дремучего прошлого.

                - С чего бы это?

                - Все создаваемое для войны, Инна, создавалось, чтобы как можно больше разрушить и как можно больше убить... А тут совсем другое. Даже маленькое государство, владея таким изобретением, может без особого кровопролития поставить на колени любую атомную державу, влиять на политиков и политику, если надо, заменять их угодными тебе и разладить самую отлаженную военную машину... Станет возможным сделать так, чтобы захватчики уничтожали самих себя.

                - Не поняла. Массовый суицид?

                - Ни в коем случае. Просто всю армию противника развернуть на 180 градусов. Они станут дубасить самих себя... Поднявший меч - от меча и погибнет. От своего же меча.

                А ведь он прав, подумала Инна. До нее только что по-настоящему дошло, какими возможностями обладает устройство, изобретенное ее мужем. Какие, спрашивается, для невидимки могут быть преграды? Он заберется в президентские апартаменты, станет незримым участником обсуждений секретнейших военных доктрин, будет в курсе всех операций секретных служб, проникнет на любой суперсекретный объект... Да что там говорить...

                - Править миром и всем человечеством станет тот, кто будет владеть секретом контакта с Пространством-Временем. И хорошо, если они, эти секреты, окажутся в руках цивилизованной страны... Единый язык, единые устремления, единая страна - страна Землян. И это без кровопролития, детоубийств, насилия...

                - Идеалист! Сказочник! Такого быть не может! - воскликнула она.

                - Как знать?...Как знать?... - уставившись в одну точку, проговорил профессор.

                - Попади твое изобретение нашим в руки... Страшно подумать, что начнет твориться в мире.

                Караев расхохотался:

                - Пойдет беспрецедентный грабеж. Золотые запасы США, Англии, Германии, Японии перекочуют в наши подвалы... Наши чинуши станут крезами...

                - Но при нашем менталитете, дорогой мой, здесь начнется такая свара. Боже упаси!..

                - А это и приведет к тому, что секрет станет достоянием всего человечества. Лучшей его части, - уверенно произнес Караев.

                Теперь уже от души и заразительно стала смеяться Инна.

                - Ты, - говорила она, - сначала до ума доведи этот свой прибор. Чтобы он стал таким могущественным, над ним еще корпеть и корпеть. А для этого нужны деньги. Громадные деньги. Побольше, чем бюджет республики...

                - Согласен и на десятую долю бюджета, лишь бы все это осталось у нас, в Азербайджане...

                - А никто другой тебе и не предложит, - махнула рукой Инна.

                - Так ты что? - Караев с недоумением посмотрел на жену. - Не до конца прочла послание Маккормака?

                - А что здесь?

-          Читай - узнаешь.

«…Теперь о другом. У меня есть идея, как увеличить радиус действия твоего прибора до двухсот метров. Идея интересная. Она тебе могла и в голову не прийти... Приедешь - расскажу. Кстати, о твоем приезде. Ты обещал дать ответ по этому поводу месяцев через пять. Они на исходе.

            От высоких правительственных инстанций мне поступило предложение организовать научный центр по изучению проблем Пространства-Времени. Средств обещали выделить столько, сколько мы потребуем, и ни на цент меньше. Я не случайно написал – «мы». Дело в том, что я им открыто заявил: такой исследовательский Центр не возможен без профессора Караева и говорить о нем считаю целесообразным по его приезду в США...

   Черкни или позвони. Кстати, если у тебя возникнет желание сообщить мне нечто конфиденциальное, не для посторонних ушей и глаз, можешь воспользоваться тем же каналом, по которому тебе был доставлен этот факс. Номера телефонов в посольстве мной написаны от руки внизу листа. Атташе по культуре и науке осведомлен о тебе... Вот и все. Будь осторожен с Моррисоном. Твой друг и коллега -

Эмори Маккормак»

                - Ну, и что ты намерен делать?

                - Перво-наперво, дорогая, выпить чашечку крепкого кофейку, потом отправить телеграмму Моррисону..., - плюхнувшись в кресло, Караев умолк.

                - А потом? - не унималась жена.

                - Потом... Потом предприму последнюю попытку. Пойду к нему, - сказал Караев.

                - Не советую. Ты сделал все, что мог. Я лично передавала ему письмо... Категорически не советую.

                - Так чего ты хочешь, - вскипел профессор, - чтобы я отдался американцам?

                - А что делать, если в своем отечестве не хотят видеть своих пророков?

- Надо попытаться еще раз, - сухо сказал Караев.

- Только через мой труп, - взвилась жена. - Твоя затея может плохо кончиться.

- Почему?

- Не знаю. Вот не лежит душа - и все.

- Хорошо, я подумаю,  - успокоил он жену и снова попросил заварить ему крепкого кофе.

12.     С р о ч н ы й   в ы з о в

            Шел первый час ночи. Кружилась голова, и липли друг к другу веки. Эти рауты с пустыми разговорами и спасительными от них напитками надоели ему до чертиков. Он стягивал с себя одежду, как кожу, и бросал куда попадя. Скорей бы в постель. Скорей бы уснуть. А чтобы никому не вздумалось разбудить его с предложением скоротать ночку у стойки за пустой болтовней, он отключил мобильный телефон, а аппарат внутренней связи сунул под подушку. Наверняка этот приставучий и бесцеремонный психиатр из Хьюстона захочет достать его и здесь...

                “Теперь не достанет”, - укрывшись с головой одеялом, с облегчением вздохнул он.

                Сон сморил его сразу. Но охмелевший мозг не отпускал его в глубокое забытье. Он и во сне никак не мог отвязаться от назойливого хьюстонца. Его фермерская привычка разговаривая тыкать в плечо или в грудь страсть как раздражали его. Он несколько раз, выхватывая из кстати подставленного официантом подноса бокал с напитком, ускользал от него. Но хьюстонец опять и опять настигал его и тыкал его то в плечо, то в грудь.

                “Смотри ты, - в полудреме говорил он себе, - его ручища не дают покоя и во сне”. Потом он сообразил, что его действительно толкают в плечо. И причем бесцеремонно.

                - Сэр... Сэр... - раздавалось над его ухом. - Просыпайтесь...

                Он открыл глаза. Над ним склонилось лицо незнакомого человека.

                - Кто вы? Как вы здесь оказались? - не совсем проснувшись, спросил он.

                - Доктор Маккормак, я сотрудник ЦРУ, - назвался незнакомец. - Вас просит к себе Дэнис Кесслер... Срочно. Очень срочно.

                - Где он?

                - У себя.

- Как же я могу прямо сейчас? - удивился Маккормак.

- Нас ждет вертолет, - успокоил незнакомец.

- А что случилось? Что за спешка?

- Не знаю, сэр. Мне приказано немедленно доставить Вас...

- Который час?

                - Без четверти два.

                Он спал час с небольшим. Неужели нельзя было подождать до завтра? Маккормак хотел сказать это, но раздумал. Шеф ЦРУ по пустякам беспокоить не станет. Значит, нужно. И наверное - по поводу Караева. Другого повода звать его в столь поздний час не было.

Одно из трех: либо ему стало доподлинно известно, что Майклу удалось встретиться со своим Президентом и получить добро на исследования, что исключало его приезд в Америку; либо профессор Караев попросил через посольство политического убежища; либо с ним произошла какая-то неприятность. А может, не то, не другое и не третье... Но в том, что вызов был связан именно с Майклом, Маккормак нисколько не сомневался.

                Без двух минут четыре Эм вместе с сопровождающим вошел в приемную Кесслера. Дежурный тотчас же доложил об их приходе. Через пару минут дверь распахнулась, и из кабинета, оживленно беседуя, вышли человек пять бодрячков. “Ну и ну, - удивился Маккормак, - за окном тьма тьмущая, вот-вот начнет светать, а они - как огурчики с грядки: сна ни в одном глазу.”

                - Проходите, сэр, - пригласил дежурный.

                Одетый с иголочки, Дэнис выглядел точно так же, как те бодрячки. И, казалось, был в отличном расположении духа. Сразу же вслед Маккормаку в кабинет внесли поднос с великолепно пахнущим кофе.

- Думаю, не откажешься, Эм, - крепко пожав руку, кивнул он на кофейный сервиз.

- Спрашиваешь... Иначе засну, как лошадь - стоя...

- Не заснешь, - пообещал Кесслер, усаживаясь за журнальный столик и, дождавшись, когда за человеком, принесшим кофе, закроется дверь, добавил:

- Сон как рукой снимет. Почище кофе.

- С Майклом что случилось? - предположил он.

- Не случилось, а произошло, - горестно вздохнув, Дэнис протянул ему лист бумаги. - Читай...

                                        «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

                           ФЕРТИ - БОССУ

Сэр, вынужден, нарушая субординацию, выйти на Вас, поскольку чрезвычайное происшествие, случившееся несколько часов тому назад в Баку, имеет непосредственное отношение к профессору Микаилу Караеву, которым Вы интересуетесь.

Сегодня в 11 часов 10 минут он, по заверению моего источника, совершил попытку покушения на Президента Азербайджана. Несмотря на усиленную охрану Президентского Дворца, Караев каким-то невероятным образом сумел пройти на этаж, где размещается кабинет Главы государства и, минуя докладчика, незаметно проник в него...

Президент в это время только пришел на работу и прошел в комнату отдыха, чтобы раздеться. Телохранители, вышедшие из комнаты, лицом к лицу столкнулись с человеком, увешанным проводами... Он пытался дергать их. Охрана сразу поняла, что перед ними “камикадзе”, готовый взорвать себя и Главу государства.

По словам источника, этим “камикадзе” оказался доктор психиатрии Микаил Караев. В автомобиле марки ВАЗ-2106, принадлежавшем Караеву, припаркованном к комендатуре президентской резиденции, сотрудники спецслужбы обнаружили электронный аппарат, который, судя по мигающим лампочкам, находился в рабочем режиме. От него шла проводка в багажник, забитый взрывными пакетами. Аппарат был сработан непрофессионально, топорно и потому обезвредить его большого труда не представило.

Жестоко избитый охраной Президента, профессор помещен в тюремный лазарет Министерства национальной безопасности. Есть предположение, что Караев может не выжить, т.к. врачи подозревают у него смертельную травму - слом основания черепа.

В 20.00 о происшествии объявят официально - по местному телевидению. И в это же время в конференц-зале Президентского Дворца состоится пресс-конференция.                   

                                                                   ФЕРТИ»

- Ложь! Ложь! - выкрикнул Маккормак.

- Это факты, - негромко возразил Кесслер.

- Лживые факты, Дэнис! - с немой мольбой не верить написанному Маккормак заглядывал в бесстрастные глаза друга.

- Это - эмоции, Эм, - гнул свое Кесслер.

- Да, эмоции, - немного помолчав, согласился профессор.

- Первый факт, - не слушая Маккормака, продолжал Кесслер. - Майкла застали и взяли в кабинете Президента. Второй: он проник туда незаконно. Третий: на нем висели странные провода, возможно, соединенные с бомбой. Он на глазах у охраны дергал их. И последний: обнаруженное в его машине функционирующее электронное устройство, связанное со взрывчаткой. Оно могло поднять в воздух всю президентскую резиденцию.

Кесслер выдержал паузу, пристально посмотрел на собеседника и добавил:

- Такова объективная картина.

- Теперь послушай меня, Дэнис, - поборов в себе гнев, угрюмо произнес Маккормак.

Тот кивнул, мол, валяй.

- Первое: Майкл прошел через все кордоны Дворца, будучи невидимым. Второе: провода, о которых говорится в донесении, ничто иное как контур, завязанный не на бомбу, а на то самое электронное устройство, что находилось в его автомобиле... Третье: он, если можно так сказать, внезапно материализовался, то есть стал доступен обычному зрению, потому что переступил радиус действия своего функционирующего в машине прибора. Заступил за черту 9 метров. Такова граница действия его аппарата. Растерявшись, Майкл стал дергать провода... И последнее… - в это время дверь отворилась, и Кесслер резко и недовольно повернулся навстречу непрошеному дежурному.

- Сэр, факс из Баку, - упредил он огонь грозного шефа. - Вы просили, если таковой придет, передать его незамедлительно и лично Вам, даже если Вы будете находиться в Белом доме.

Дэнис, проворно выхватив послание, по профессиональному, почти в один мимолетный взгляд, “съел” все его содержимое от первой до последней строчки. Лицо не дрогнуло ни единым мускулом. Он о чем-то раздумывал. Вероятно, колебался дать или не дать прочесть это сообщение Маккормаку.

- Что там?... Если не секрет...

- Хорошо... Прочти, - решился Кесслер.

                   «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

                   ФЕРТИ - БОССУ

Сэр, только что от источника получено следующее сообщение.

Наряд МНБ, возглавляемый начальником следственного управления, производил в квартире Караева обыск и проводил допрос Марголис Инны Борисовны, жены Караева. В процессе допроса Марголис была изнасилована и по недосмотру наряда выбросилась с балкона седьмого этажа. Смерть наступила мгновенно. Обыск ничего практически не дал. В протоколе, однако, указали, будто бы в ванной комнате в упаковке стирального порошка группа обыска обнаружила аммонал. Источник утверждает, что означенная пачка аммонала была подложена самими сотрудниками спец. службы.

Что касается Караева, источник передал уточненные данные. Он действительно в тяжелом состоянии. Диагноз - слом основания черепа - не подтвердился. У него сотрясение мозга средней тяжести, поломаны нос, ребра и повреждена челюсть.

ФЕРТИ»

- Ужас...- вырвалось из побелевших губ Маккормака.

- Центурионы выслуживались, - глядя в пространство, объяснил Кесслер...

- Но не так же, Дэнис...

- Восток - штука изощренная.

- Черт возьми, какая это трагедия для Майкла, - не слушая друга, качал головой Маккормак.

- Вряд ли у него будет возможность почувствовать ее, - заметил Дэнис.

- Что ты хочешь этим сказать? - насторожился Маккормак.

- Останется ли он сам в живых... Вот вопрос, - сказал Кесслер.

- Надо помочь ему, Дэнис. Ты представляешь, что вместе с ним канет в Лету? - схватив за руку друга, спросил он.

- Надо, конечно... Кстати, перечисляя доводы в пользу Майкла, ты сказал: “И последнее...” и нас перебили. Что ты имел в виду? - поинтересовался Дэнис.

- Ах, да... Никакого смысла убивать Президента у него не было. Он шел к нему рассказать о своем изобретении... И вот видишь, что произошло. Майкл как чувствовал... За пару дней до этого он прислал мне факс...

- Этот? - Кесслер небрежно вытащил из-под пепельницы бумагу, лежавшую там с самого начала их разговора.

“Дорогой Эм! Сегодня или завтра - признаться, никак не могу решиться, - собираюсь нанести визит Президенту. Инна - против. Говорит, что собиралась вручить ему письмо, и ей сломали руку, а мне непременно снесут башку.

Я считаю, все-таки попытку сделать следует. Чтобы потом, если я перееду к Вам, меня всю жизнь не казнила совесть. Дескать, поступил как предатель.

Эм, дорогой, если что со мной случится, знай, мой прибор, каким я пользуюсь, - в клинике (он, к сожалению, маломощный), а чертежи той конструкции, посредством которой я намереваюсь пройти к нему, а также выкладки, расчеты и все записи будут находиться у моего молодого друга, в преданности которого я нисколько не сомневаюсь. Зовут его Азизов Эльдар Башир оглы. Внизу отдельно пишу два его телефонных номера. Один - в селении Маштаги, где расположена моя клиника, другой - в городе. По ним найти его не составит труда. Я его о тебе предупреждал... И он знает тебя по фотографии, где мы снялись с тобой в Кливлендском отеле Риц-Карлтон. Она у тебя есть тоже.

Надеюсь тем не менее, что мое рандеву пройдет успешно. Тогда я приглашу тебя сюда создавать наш уникальный Научный Центр.

Крепко жму руку,

                                                                                    Караев”

- Откуда это у тебя, Дэнис? - изумился Маккормак.

- Ты плохо знаешь моих ребят, - усмехнулся Кесслер.

- Да плевать, знаю или не знаю. Сейчас надо что-то делать... Ты же босс могущественной фирмы. Его надо оттуда вытащить.

- Это-то я и хотел обсудить с тобой, - пропуская мимо ушей заискивающий эпитет в адрес своей фирмы, поддержал Кесслер.

- Не обсуждать надо, а действовать.

- Сейчас, - расхаживая по кабинету с чашкой кофе, рассуждал Дэнис, - в свете последнего донесения это стало очевидным... Однако, как ни крути, мы вряд ли сможем справиться с этой задачей. Одной нашей фирме такое не по плечу...

- А кому по плечу? - перебил Маккормак.

- Кому? - лукаво глядя на друга, переспросил шеф ЦРУ. - Я отвечу. Тебе. И только тебе. Естественно, с нашей помощью... Кстати, что это за фотография, о которой пишет Майкл?

- Неужели твои ребята не знают? - съехидничал профессор.

Дэнис покачал головой. А Маккормак, изобразив хитрющую мину, сказал:

- Секрет фирмы.

И друзья рассмеялись.

Они в тот вечер были в подпитии. Он и Майкл. И у обоих было по-юношески озорное настроение. Они в открытую, никого не стесняясь, дурачились, а Майкл даже пытался кое-с кем побросаться кулаками. Самым настоящим образом задирался...

Маккормак не останавливал своего нового друга. И не потому что умел драться и мог постоять за себя и за него. Просто... странная штука эта русская водка. Так и тянет на подвиги.

По выходу из ресторана они было сцепились с тремя довольно развязными и, как им казалось, самодовольными парнями. Помешала бдительная охрана. Растащила. Эм, помнится, тогда кричал и вышибалам, и тем “наглым” парням:

- Вы не знаете, с кем связались! Он - чеченец. Он вывернет вас наизнанку!...

Самое смешное - как отреагировал на угрозу Эма Майкл. Он вдруг отпустил вышибалу и, повернувшись к Маккормаку, спросил:

- Кто - чеченец?.. Я чеченец?...

- Да какая разница, кто ты... Главное - ты мой друг.

И они, обнявшись, пошли по холлу и у бассейна с фонтаном столкнулись с фотографом, предложившим им сняться. И они сфотографировались. Майкл сделал рожки из двух пальцев Эму, а Эм - ему...

Эту-то карточку Маккормак протянул Азизову, стоявшему на пороге своего маштагинского дома и подозрительно оглядывавшему и его, и сопровождающего Эма - Ферти. Выражение сухости и недоверия на лице молодого человека сменилось благосклонностью.

- Вы господин..., то есть профессор из Америки? - спросил Эльдар.

Эмори растерянно посмотрел на Ферти. Из всего сказанного он понял лишь искаженное незнакомым наречием слово “Америка”.

- Да, господин Азизов, это профессор Маккормак из США. А я его переводчик, Том Ферти.

Пока они втроем сидели за чайным столом, заставленным восточными сладостями, Сафура укладывала в ящик оставленные у них Караевым вещи.

- Это она была больна? - понизив голос до шепота, поинтересовался Маккормак.

Ферти перевел и, к сожалению, громко. Маккормак толкнул его в ногу, прошипев:

- Тише.

- Да, господин профессор, - весело отозвалась Сафура. - Теперь мне это кажется дурным сном. И кажется, что было не со мной.

- Ну и хорошо. Дай Бог вам здоровья, - пожелал Маккормак.

- Дай Бог здоровья Микаилу Расуловичу... Дай Бог, чтобы он скорее вышел... оттуда... Нашли тоже мне террориста! Они там с ума посходили. Их надо всех в психушку. У них мания преследования. На каждом шагу им мерещатся люди, готовые убить их...

- Значит, есть за что, - буркнул Азизов.

Ферти перевел разговор на другую тему, а потом они собрались уходить. Азизов провожал их до машины. Здесь Ферти вытащил конверт и протянул его Эльдару.

- Что здесь? - спросил тот.

- Деньги. Двадцать пять тысяч долларов, - сказал Ферти, усаживаясь за руль.

- Не понял, - растерянно уставился он на переводчика, пытаясь вернуть вложенный ему в руки пакет.

- Как же так?! - обомлел Ферти, призывая на помощь Маккормака.

Догадавшись, в чем дело, Эм поднял руку, требуя внимания.

- Молодой человек, - насупился он, - эти деньги не наши. Мы их передаем вам по распоряжению профессора Караева. Их следует передать Елене Марковне. Она нуждается очень. Похороны дочери... Поминки... Внук…, - перечислял американец.

- И посоветуйте ей связаться с доктором Маккормаком, - вмешался Ферти, передавая ему визитную карточку, на которой он черкнул номер телефона. - Непременно. Мы будет ждать ее звонка.

 13.  И   б л а г о с л о в и л   Б о г   с е д ь м ы й   д е н ь ...   

Гулкие чугунные сумерки... Изнуряющая тошнота... И вязкие, желтые валы... Качка выворачивает наизнанку. Мозг взрывается болью. А его, как чурку, то подбрасывает высоко вверх, то кидает вниз...

Ему бы отдышаться. Ему бы под ноги землю... А он мотается в какой-то пучине ядовитых сумерек... И этот оглушительный морской прибой. Он бьет его о скалы, и все головой...

“Она сейчас расколется”, - думает он и от жуткого страха изо всех сил пытается размежить вцепившиеся друг в друга ресницы...

И он это делает. И видит веер солнечных лучей, пробивающихся сквозь металлические жалюзи. И пришло к нему  самоощущение и осмысление себя. И он увидел пронзенный этими лучами серый силуэт.

Грубо раздирая мозг, по ушам ударил раздавшийся сверху голос:

- Очухался наконец-таки.

- Слава Богу! На седьмой день, - помахав над его лицом ладонью, подтвердила женщина.

Ее голос приятен для слуха. Теплый, надежный и полный сочувствия. Звучал он тоже сверху, но с другой стороны. И шел он от силуэта, одетого в белый халат.

- Надо же, на седьмой день, - повторил белый силуэт.

И Караев отреагировал на “День седьмой”. Это Инна читает ему Ветхий Завет.

“Я же помню его наизусть”, - вспомнил он.

- “И благословил Бог седьмый день, и освятил его”... произносит он.

- Что? - склонились к нему белые очертания. - Что вы сказали, профессор?

А разве он что говорил? В башке - деревенская кузница. Мозг раскален докрасна. И по нему наотмашь - молотом. Дышать нечем. И он снова сваливается в мглистое бездонье. В изнеможении барахтается в нем. А потом неведомая сила, подхватив, выносит его в коридор, по обеим сторонам которого до ломоты в глазах сверкают фонари. Это тоннель. И он в “мерседесе”. Рядом с ним Диана. По сказочному пахнут ее волосы. Прохладные, длинные пальцы пробегают по лбу. Он млеет от их прикосновения и головой зарывается в ароматные кружева ее роскошного платья.

- Убийца ты мой, - щекочет губами она ухо.

К ним оборачивается шофер. Он с вывороченной челюстью. По щеке струйкой стекает один глаз. Другим, выскочившим, как суслик из норки, изумленно смотрит на елозающую по кружевам Дианиной груди Микину голову...

Мика узнает его. Это - Доди... Мика заглядывает в лицо Диане. Ну конечно же, это Инна. И он в восторге. И очень встревожен. Над ее зрачками, вместо привычных искорок, вьются, махая крылышками, два зеленых мотылька. Нет, не мотыльки, приглядевшись определяет он. То две зеленые мухи. Он брезгливо отгоняет их. И они улетают, держа в своих ворсинистых лапках синие жемчужинки Инниных глаз...

Аль-Фаяд смеется. Он отпускает руль и не смотрит на дорогу. И “мерседес” врезается в стену. Он не слышит взрыва и не чувствует удара. Но фейерверк... Волшебный фейерверк с тенями аль-Фаяда, Дианы и Инны. Они держат Инну за руки и, ликуя, бегут вперед, в мрачное беспросветие...

“Туда нельзя!” - хочет крикнуть он и не может...

И все вдруг гаснет. И он один. Перед ним мерцает свет пасмурного дня. И он карабкается к нему...

Потом он видит перед собой Маккормака. Тот ему что-то обещает и успокаивает. Но то было в бреду...

...Маккормак пришел к нему гораздо позже. На исходе второй недели. Раньше не мог. Ничего не получалось с аппаратом. Ведь он в физике был полным нулем, а тут, мать ее, сплошь электроника. Платы, терристоры... В общем, жуть. Ему первый раз в жизни пришлось взять в руки паяльник. И он прожег себе руку: не с того конца взялся...

И как бы ему ни хотелось, пришлось-таки обратиться за помощью к Кесслеру. Дэнис отреагировал, как иллюзионист. Вечером того же дня в его распоряжение прибыла девушка-очкарик, больше похожая на подростка. На спину ей давил рюкзак, каким обычно пользуются любители походов на природу.

- Я Джилл Бери, - покраснев до ушей, представилась она. - Мне велено немедленно явиться к вам.

- Кто велел? - уставившись на девицу, спросил Маккормак.

- Не знаю, - захлопала ресницами Джилл. - Команда поступила из Вашингтона.

- Вы кто по специальности? - проворчал он.

- Инженер по электронному оборудованию.

- То что нужно, - все так же холодновато отметил он и, чуть помедлив, добавил:

- Когда можете приступить к работе?

- Если позволите, прямо сейчас, - округлив глазенки, она всем своим несуразным видом давала понять: “Вопрос дурацкий”.

Маккормак пододвинул к ней чертежи с караевскими записями и указаниями. Но прежде чем дать команду приступать, счел необходимым предупредить:

- Девочка, - строго наказывал он, - все, что вы будете здесь собирать и делать, должны знать только вы и я. Никто другой. Никто!

- Окей, сэр! - живо согласилась Джилл.

Эта скоропалительная готовность показалась Маккормаку легкомысленной.

“Тоже мне, - пенял он про себя Кесслеру, - прислал бы сюда еще мальчонку из детсада”...

Девочка оказалась феноменальным экземпляром. Работала как заводная. Он даже не слышал ее голоса. Изредка, изучая очередной чертеж и водя по нему пальчиком, она восхищенно, самой себе, говорила: “Остроумное решение...” или “Великолепно!..” И лишь в самом конце, где-то дней через пять, она выдала несколько пространных фраз.

- Готово, сэр, - доложила она и тут же, посматривая со стороны на сотворенное ее хрупкими ручонками устройство, добавила:

- Конструкция прямо-таки не по-человечески гениальная. Ее функции, вероятно, связаны с пространственностью. Не так ли, сэр?

Эм предпочел отмолчаться.  Когда начались испытания и она увидела все своими глазами, ее восторгу не было предела.

- Фантастика, сэр! - пищала она. - Фантастика!.. Поздравляю!

- Не меня надо поздравлять. Моего друга - профессора Караева. Он родитель этого чуда.

- А где он сам, сэр?

- Где? - раздумчиво протянул Маккормак. - В каземате КГБ.

От неожиданности Джилл плюхнулась на стул.

- Что он такое натворил?

- Не он натворил, а с ним сотворили. И ты, девочка, собрала этот прибор для того, чтобы мы смогли вызволить его оттуда...

После такой работы и успешных испытаний Маккормак разрешил ей называть себя Эмом. Потом он рассказал о своей идее, как увеличить поле действия прибора. Уловила она с ходу, а вот сделала не сразу. Помучилась девочка. Зато получилось то, что надо, и надежно. Радиус действия устройства с приставкой, какую Джилл по сути придумала сама - он это понимал - составлял 274 метра... И пришла пора приступить к операции.

После первого сеанса “посещения” друга Маккормак вернулся в дурном расположении духа. Караева практически не лечили. Прикладывали на лоб грелку с холодной водой из морозильника и три раза в день давался верошпирон. Вот и все лечение. Медикаменты отсутствовали. Даже не было гемодиализа. И кормили два раза в день чем-то несъедобным.

- А что вы хотите, господин профессор? Во всех бакинских больницах такая картина. Это в столице, а представьте, что творится в сельских, - успокаивал его Ферти.

- Ни мне, ни тем более ему от этого не легче, - кипятился Маккормак.

- Ничего не поделаешь...

- Поделаешь, - упрямо и зло процедил он. - Я сам буду его лечить.

И он сделал это. Дело пошло на поправку. Через две недели они свободно общались между собой, хотя при враче Караев мастерски симулировал сильное недомогание. Едва шевелил губами и тяжко стонал, когда - будто по неосторожности - резко двигал челюстью.

- Подследственный, - докладывала врач Худиеву, - говорить в принципе может, но слишком сильны и ярко выражены остаточные явления черепно-мозговой травмы.

- В чем они проявляются? - полюбопытствовал следователь.

- Он не в состоянии сосредоточиться на теме разговора. Заговаривается. Ему чудятся голоса. И с ними, несуществующими, он ведет беседы. Главное - на английском языке. Не осознавая того, даже при нас. Сбивается с одной мысли на другую. Несет чушь. И у него, по всей видимости, нарушен вестибулярный аппарат. Стоять на ногах и держать голову ему трудновато...

- Притворяется, негодяй! - не верит Худиев.

- Не думаю, Эльхан мялим, - возражает врач.

- Оттого, что не думаешь, потому и не можешь лечить, - грубо оборвал он ее.

- Не надо было так увечить человека, господин полковник, - с достоинством произнесла врач.

- Не тебе указывать! - рыкнул он и, закругляя разговор, объявил:

- На следующей неделе переводим его в камеру... Министр настаивает... Так что успей за это время подлатать его...

- Он сам этого хочет, - направляясь к двери, говорит женщина.

- Кстати, - вспомнив что-то, бросает он вслед, - в туалет Караев ходит под себя или все-таки поднимается?

- Сегодня первый раз пошел сам. С большим трудом... Он старается...

- Кто подносит ему утку и убирает? - интересуется Худиев.

- Наши санитарки.

- За красивые глазки? - занудничает следователь.

- Почему же?... Им за это хорошо заплатила теща... Да и нас она снабдила самыми лучшими и в большом количестве медикаментами. Некоторые из них я впервые увидела в глаза.

- Любопытно... Любопытно... А мне все кому не лень говорят, что он бессребреник, нищий... - произносит он и, немного помолчав, спрашивает:

- О смерти жены, надеюсь, не проговорились?

- Как можно?! - возмутилась врач.

Худиев знал - не проговорились. Спросил так, на всякий случай.

- Ну хорошо, иди, - махнул он рукой.

- Микаил Расулович, - наклонившись к Караеву, лежащему с открытыми глазами и чему-то улыбающемуся, обратилась врач, - вы меня слышите?

Караев, продолжая улыбаться, закрыл и открыл глаза.

- На следующей неделе вас переводят в камеру, - выговаривая каждое слово громко, раздельно и внятно, сообщила она. - Вы меня поняли?

Караев снова открыл и закрыл глаза.

- Вот и хорошо. Будьте молодцом. Постарайтесь поправиться...

- Слышал, Эм? - дождавшись, когда врач прикроет за собой дверь, спросил он. - Надо спешить.

Ответа не последовало. Эм после первой опростоволоски никогда в голос не отвечал. И без нужды старался не показываться. Ферти и Джилл строго-настрого предупредили Маккормака о том, что во всех палатах лазарета обязательно имеются скрытые видеокамеры.

...В первый день он чуть было не влип. От полноты распиравших его чувств он отключил контур. Хотелось обнять истощенного, избитого и беспомощно лежащего перед ним друга. Хорошо, вовремя спохватился. Еще бы секунда - и он оказался бы в лапах двух громил, вбежавших в палату... А минуту спустя здесь толпилось еще человек шесть во главе с полковником Худиевым.

Те двое объявили тревогу - проникновение чужого. Все здание МНБ со всем его личным составом стояло на ушах. Такой степени тревога - гром среди ясного неба...

Маккормаку повезло. Видео было включено на обозрение, а не на запись.

Палату обыскали по всем правилам. Каждый дюйм. Заглянули под кровать, стянули с больного одеяло, заглянули под подушку, пихнули ногой утку...

- А ну дыхни! - потребовал Худиев, подозрительно глядя на одного из тех, кто уверял и божился, что собственными глазами видел на экране постороннего человека.

Тот послушно раскрыв рот, дыхнул в лицо полковнику запахом гнилых зубов, курева и спиртного.

- Да вы, старлей, пьяны! - И отвесил пощечину.

- Виноват, господин полковник! - опустив руки по швам, гаркнул старший лейтенант. - Я за обедом стакан пива выпил.

- Этот стакан поставил весь личный состав с ног на голову. Идиот!

С той самой опростоволоски Караев с Маккормаком общались с величайшей осторожностью. Караев мог позволить себе говорить вслух. Это вводило в заблуждение и слухачей, и врачей. Видящие и слушающие его уверяли начальство, что у подследственного поехала крыша. В подаваемых ими рапортах утверждалось:

“Наблюдаемый слышит голоса, с ними разговаривает, часто хватается за блокнот и старается записать в нем что-то, а затем прячет его под кровать. Блокнот проверялся. В нем сплошные чистые листы. Было замечено, подследственный пишет в нем шариковой ручкой, в стержне которой отсутствует паста...”

Их донесения совпадали с информацией медицинского персонала. Последние формулировали поведение больного на профессиональном уровне - “посттравматическое нарушение психики”, “стойкий галлюцинаторный синдром”...

Эмори вел себя как рыба. Даже лучше. Та хоть разевает рот, а этот всегда с замкнутыми губами... Приходя в палату, Эм, как правило, располагался у изголовья Майкла и как раз с той стороны, откуда висевший в углу объектив не просматривал нижнюю часть помещения.

Если ему что хотелось сказать, он писал, а “с поехавшей крышей” Майкл спокойно читал. А то, что операторы слежения не могли обнаружить в блокноте ни одной записи - это элементарно. Ферти писал ручкой, чьи чернила через минуту исчезали. Если Майкл не успевал прочитать, он, ничего не боясь, переспрашивал вслух: “Не расслышал вас. Повторите” или “Не понял...”... Это означало просьбу написать заново. И блокнот исчезал под кровать.

Операторам, наблюдавшим за Караевым, и в голову не могло прийти такое.  А за ним смотрело три пары глаз и слушало три пары ушей. К двум технарям-операторам подсадили переводчика. Ведь профессор вел диалог с Голосом не на азербайджанском и не на русском языках, а на чистейшем английском.

- Ну, ответишь ты мне или нет? Ты слышал? - капризно проканючил Караев, опуская руку на пол за блокнотом.

“Слышал. Джилл и так торопится. Второй аппарат будет готов к субботе. На сто процентов будет готов.”

- Ну вот и отлично! - улыбаясь, облегченно вздыхает он. – Значит, проводишь меня. Устроишь...

13.     П р о с ь б ы   д о к т о р а   К а р а е в а

Караеву казалось, что его сейчас разорвет. Бешено колотится сердце. Глаза вздуваются как пузыри. В голове - оглушительный звон. И нет воздуха. И ушла вдруг из-под ног земля. И он рухнул бы ничком на посольский паркет, если бы не Ферти. Он одним кошачьим прыжком и мускулами натренированных рук успел удержать его. На помощь Тому подбежали Эм, Джилл и еще двое посольских ребят. Они с трудом вынесли Караева из зала и втащили в комнату, которую здесь приготовили специально для него.

Пока они укладывали обмякшее, без признаков жизни тело Караева в постель, один из посольских стремглав кинулся за доктором.

- Ты напрасно ему рассказал, - упрекнул Том Маккормака, прижавшего два пальца к шее бесчувственного профессора.

- Рано или поздно он должен был узнать, - вступилась за Маккормака Джилл.

- Обморок, - пропуская мимо ушей их слова, констатировал Маккормак.

... И снова Мика влетал в тоннель. И снова в “мерседесе”. И видел он себя на месте аль-Фаяда, а рядом принцессу с благоухающим лицом Инны. И смотрел на них шофер с садистской мордой Худиева... И тут ослепительная вспышка. Машина - вдрызг фейерверком цветов. По ним, топча эти цветы, взявшись за руки, бегут и Инна, и Доди, и Диана. Бегут, не оглядываясь. С самозабвенной радостью. Бегут в лиловое бездонье... Он рвется за ними, и не может сдвинуться с места. Он тянет к ним руки, а руки не поднимаются. Он хочет крикнуть - и не может. Кто-то страшно сильный выбрасывает его вон из тоннеля.

- Очнулся, - говорит человек, держащий в руке шприц.

- Оставьте меня, - просит Караев.

- Да, - соглашается человек со шприцом. - Ему лучше побыть одному. Он сейчас уснет. Все будет хорошо.

И всю ночь ему снилась Инна. И гладил он ее по щеке. И целовал ее. И она с ним разговаривала. И напевала. И баюкала, как Рафушу... И вдруг она исчезла. И он с Рафушей бегал по берегу моря, ища ее. Рафуша, капризно топая ногами, звал маму. И они с ним, как бездомные собаки, долго и жалобно скулили над равнодушно застывшим морем...

Проснулся он на мокрой подушке. Уже рассвело. Но было еще рано...

- Ты слишком долго спал, Мика. Пора просыпаться, - решительно вскакивая с тахты, сказал он себе.

Он подходит к зеркалу. На него смотрит совсем другой человек. Еще вчера, глядя на себя, он удивился появившейся проседи. А теперь... Словно кто-то круто посыпал его голову солью. И глаза. Глаза тоже были не его. Обычно благодушные, готовые брызнуть искрами смешинок, теперь холодновато-тяжелые и жесткие. Из зеркала его пристально изучал обжегшийся жизнью, состарившийся за ночь, почти пятидесятилетний чужак.

- Кончилось время слюнтяйства, - синхронно с ним двигая губами, проговорил чужак. - Пришла пора действий...

“И я для этого не стар. Я полон сил. И я готов”, - соглашается он с чужаком.

Но улыбки ни у него, ни у чужака не получилось. Ни тот, ни другой смеяться не могли.

Где-то около восьми в комнату заглянул Маккормак. Караев слышал звук открывавшейся двери, но не обернулся на него. Он смотрел в окно. Хотя ничего интересного там не было. Разве рыжий толстый кот, выползший из своего ночлега, чтобы погреться на солнышке...

- Тебе надо лежать, Майк, - поздоровавшись, посоветовал Маккормак.

- Я ждал тебя, Эм, - оставив без внимания замечание друга, повернулся он.

Сказал и поймал себя на том, что реакция на слова Маккормака нисколько не походила на него, на прежнего. Раньше он во весь рот улыбнулся бы и стал говорить, что он себя прекрасно чувствует, что выпитый кофе взбодрил его, и обязательно стал бы настаивать на чашечке кофе...

“Как он изменился”, - думал между тем Маккормак. - Поседел. И как! Такого вчера не было. По межбровью глубокая складка. И со свинцовым налетом глаза”.

- Да ты отменно выглядишь, - не без смятения в голосе выговорил он.

И Караев опять никак не отреагировал.

- Я ждал тебя, Эм, - холодновато повторил Караев и совсем несвойственным ему тоном добавил:

- Пригласи сюда Тома и Джилл. Пожалуйста, - не объясняя почему, попросил он.

Эм молча вышел. И уже минут через пять и Джилл, и Том, и Эмори стояли в его комнате. Увидев поседевшего за ночь Караева, Джилл ахнула. А Ферти - молодец. Даже бровью не повел.

- Друзья, - ровно и бесцветно начал Караев, - я хочу еще раз поблагодарить вас за то, что вы меня вытащили оттуда.

- Майк, да что вы?! - всплеснула руками Джилл. - Ты сам себя вызволил... Мы только помогли... Правда ведь? - обернулась она на Ферти и Маккормака.

Не дожидаясь известных ему ответов, Караев быстро и твердо произнес:

- Помогите еще раз.

- Какие могут быть разговоры! - воскликнула Джилл.

- Нет слов, Майк, - засветился Эм.

- Хоть два раза, - отозвался Том.

- У меня две просьбы, - сообщил он. - Но сколько раз понадобится ваша помощь, чтобы их исполнить, сказать не могу.

- Так в чем дело? Излагай, - поторопил Маккормак.

- Первое... После долгих “за” и “против” я решил просить правительство США американского гражданства... Мотивы вам известны. Мое государство меня отвергло, а новому своему государству я преподнесу свое изобретение, которое сможет умножить его могущество. Не так ли, Эм? - в упор глядя на Тома Ферти, спросил он.

- Господин Ферти, эта просьба, - продолжал он, - по существу, к вам, как к официальной персоне посольства.

- Никаких проблем, кроме некоторых формальностей, - выпалил Ферти.

- Это не просьба, Майк, - порывисто обнял друга Маккормак. - Стали бы мы связываться с вашим КэГэБэ...

- Говорите другую просьбу, Майк, - ликовала Джилл.

- Она посложней, - заметил Караев. - Прежде чем дать ответ - подумайте.

- Не томите, Майк, - поторопила девушка.

- Пока я не сведу счеты с убийцами моей жены, я отсюда, из Баку, ни шагу не сделаю.

- Я догадывался, - хмыкнул Ферти.

- А как же, Майк?! Мы же американцы, - с пафосом выдохнула Джилл.

- Я готов, - сжал кулак Маккормак.

- Мистер Ферти, в этом деле я больше всего рассчитываю на вас как на специалиста.

- В таком случае, - набычился Ферти, - нам необходимо обсудить план действий. Вы скажете, что конкретно хотите, а мы подумаем, как это сделать.

- Окей! - согласился Караев, решительно направляясь к столу. - Прошу! - взявшись за спинку стула, он жестом пригласил всех рассаживаться.

- Серия новых испытаний нам не помешает, - усаживаясь, вымолвил Маккормак.

- Нам будет о чем доложить, - вытащив из сумочки блокнот с ручкой, Джилл положила их перед собой.

- Записи, - Ферти строго посмотрел на Джилл, - все записи, кто бы их ни вел, выносить из здания категорически запрещаю. И не разрешаю оставлять их в своих комнатах. Хранить только в моем сейфе. По первому требованию я их выдам...

                      «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

                      ФЕРТИ - БОССУ

Сэр! Сегодня в 2 часа ночи из застенков МНБ (бывшего КГБ) совершили побег содержащиеся там Премьер-министр и Министр обороны.

Официальный Баку о случившемся пока не сообщал, хотя после побега прошло около десяти часов. Сейчас у нас полдень, а у вас около 20.00... Все силовые ведомства, как сообщает мой источник, подняты по тревоге. Ведь это второй за неполную неделю побег...

В подавляющем большинстве сотрудников азербайджанской спецслужбы муссируется версия о том, что покинуть пределы этой тюрьмы - дело немыслимое, и они не могли состояться без участия высокопоставленных чинов МНБ...

Операция прошла идеально. Работа продолжается.

                                                                                      ФЕРТИ»

14.     В и з и т   к   с ы щ и к у

Это ощущение было не просто необычным. Оно было необычайным....

Ферти казалось, что он идет по земле. Но по земле ли? И шел ли он? Да, он двигал ногами. Но почвы под ступнями не чувствовал. Как и не чувствовал себя. Хотя хорошо видел себя. Свой плащ, размахивающие в такт ходьбы свои руки, до блеска начищенные тупоносые туфли...

Выбежавшие из подъезда, мимо которого он проходил, два гоняющихся друг за другом пацана вихрем налетели на него и... даже не задели. То ли они, то ли он, в соприкосновении неестественным образом скривившись, преломились и проскочили сквозь него. Нет, не скривились и не преломились. Они, эти ребятишки, и Ферти, оттолкнулись друг от друга, как два одноименных заряда... Нет, опять не точно. Скорей всего, от их приближения невидимый и неслышимый порыв каким-то образом выгнул его. Выгнул или вздул, как это делает ветер с простыней, что пришпилена к веревке...

Отпрянув от набежавших на него пацанов, Том по идее должен был споткнуться о штакетник. И в худшем случае, подвернуть себе ногу, а в лучшем - порвать брюки. Ноги и штанина целы. Заборчик как стоял, так и стоит. Ногой, что Ферти переступил через штакетник, он коснулся его и тот раздвинулся. Убрал - сомкнулся.

“Фантастика, мать ее!” - удивился Том, продолжая водить ногой из стороны в сторону, любуясь, как размыкается и вновь смыкается деревянная изгородь. Потом, спохватившись, смутился. Наверное, сейчас за ним наблюдает Джилл и посмеивается. Он повернулся лицом к машине, из которой только что вышел и за рулем которой сидела Джилл, и махнул ей рукой. Джилл не ответила, хотя смотрела в его сторону.

“Притворяется”, - подумал он и снова вернулся к машине. Просунув голову в открытое окно со стороны Джилл, Том в упор уставился на нее. Она сидела к нему полубоком и никак не реагировала. Хотя не могла не видеть его. Но не видела. И даже не чувствовала. Джилл с явной тревогой смотрела на шкалу счетчика. Индикатор, чуть подрагивая, стоял на нуле.

- Том, вы здесь? Вы вернулись? - спросила Джилл пустое сидение.

- Не туда смотришь, детка, - прыснул ей в самое ухо Ферти.

Она от неожиданности пригнула голову.

- Что случилось? - взяла она себя в руки.

Том рассказал о тех двух мальчишках, продолжавших гоняться по двору и о своих ощущениях.

- Все вещи размываются. Я их не могу взять в руки, - поделился он.

Джилл растерянно захлопала ресницами.

- Вам что, никто не объяснял?

- Объяснял?... - раздражился Том.

- Ну и ну, - огорчилась Джилл. - Мы думали, вы все знаете... У вас под розеткой-антенной панель с тремя кнопками - красной, зеленой и желтенькой...

- Красная, - подхватил Том, - вспыхивает в случае, если возникает опасность шагнуть за радиус... Зеленая горит всегда. Она означает - ”всё в норме”; прибор и оператор держат меня под контролем... А “желтенькая”, - передразнил ее Том - уплотнитель...

- Вот-вот! - восклицает Джилл. - А говорите - не знаю.

- Знаю - “Уплотнитель”, а с чем его едят, мне не говорили.

- Нажимаешь на нее, - продолжала объяснять девушка, - и вся прозрачность и кривизна пространства, то есть всего окружающего вас, исчезает. Все предметы приобретают привычные вам очертания и свойства. В таком состоянии вы можете пребывать до двух минут. Потом опять наступает та же размытость форм, и вы не в состоянии будете взять ни один из предметов. Кнопка срабатывает автоматически.

- За столь короткое время я могу не успеть сделать все, что мне надо, - заволновался Том.

- Это только так кажется. Две минуты не так уж мало. Но через десять минут у вас снова появится возможность обратиться к желтой кнопочке, - успокоила девушка.

- Кроме этой тайны - других, о которых я не знаю - нет? - с явным недовольством прозвучал его голос.

- Здесь, - девушка кивнула на прибор, - всё тайна на тайне, о которых ни я, ни Маккормак не имеем понятия... Для пользователя достаточно того, что мы знаем.

- Черт с вами! - буркнул Том, и индикатор, словно обжегшись на цифре “О”, отскочил от нее, и в микроэкране счетчика замелькали одна цифра за другой.

- Пять метров... восемь... десять... тринадцать... - отсчитывала Джилл.

По ее расчетам Том именно сейчас входил в парадную. Так оно и было.

В лифт он садиться не стал. Ему не хотелось тратить тех двух минут. Они могли ему понадобиться в квартире Худиева. И потом подниматься по лестнице в его состоянии - было сплошным удовольствием. Он скользил по ступенькам, будто ехал по эскалатору. А когда пытался бежать - казалось, что он летит над ними. Брался за перила, а их не было. Нет, они были, но рука их не чувствовала. Проваливалась. Хотел по ходу оттолкнуться от стены и едва удержался на ногах. Ее тоже не было. Собственно, он ее видел. Правда чуть искривленной, но ясно видел. И она оказалась неосязаемой.

Если кто другой, побывав на его месте, стал бы рассказывать об этом, Том наверняка бы ему не поверил. Посчитал бы впечатлительным вралей, насмотревшимся фильмов о привидениях и начитавшимся Стивена Кинга...

Но вот он, и вот она - реальность. Этот Майкл - гений от дьявола.

Вскоре Том был у цели. Не будь на стене выведена цифра “7”, он пролетел бы мимо нее. Дверь - справа... Ферти останавливается. Конечно, не для того, чтобы перевести дух. Он совсем не запыхался. Остановился по давней профессиональной привычке - прислушаться и собраться с мыслями.

Из-за двери с табличкой “Худиев Э.К.” доносилась невнятная перебранка. Голоса на повышенных тонах.

“Семейная разборка”, - догадался Ферти, раздумывая: войти или подождать, когда она закончится. Ему не требовалось давить на звонок. Он мог сделать это просто. Сквозь дверь или через ту же стену, что на лестничной площадке.

Звонок мог положить конец разгоравшейся перепалке. Тому, однако, не хотелось тратить двух драгоценных минут на прекращение семейной свары. Он решил не обращать внимание на затеянную Худиевыми разборку, а делать свое дело.

Ферти знал, зачем шел сюда. И знал о полковнике Худиеве, его семействе и о самой квартире шефа следственно-розыскного управления МНБ побольше, чем тот знал о советнике по вопросам науки и культуры американского посольства и о его делах. Сыновья между собой называли отца “Пиночет”. За глаза, конечно, но далеко не в шутку. И знал Том, что у полковника в квартире есть свой кабинет, в который он не допускает и жену. Убирает, разумеется, в нем она, но под присмотром мужа. Детям строго-настрого наказывалось, что даже в его отсутствие им нельзя было подходить к дверям его комнаты, запираемой теперь на два кодовых замка.

Если полковник был дома и работал там, домочадцам не разрешалось включать в сеть все, что издает звук, и запрещалось стучаться к нему. Все, что следовало ему сказать, должно было говориться до того, как он войдет туда и после того, как выйдет оттуда. Полковник раз и навсегда отучил их от любопытства. Когда его старшему сыну, Ильгару, не было еще и тринадцати, ему, сгоравшему от любопытства, однажды захотелось в отсутствии отца проникнуть туда, и ему это удалось.

Илька, как называли его мать и брат, обнаружил для себя там много интересного... Журналы с обнаженными женщинами, которых в продаже не бывало, иностранные монеты, разные кинжалы, зажигалки... От этих диковинных вещичек разбегались глаза. Из кучи журналов Илька выбрал самый-самый, где голые мужчины и женщины занимались этим самым, и одну шариковую ручку. Не ручка, а писк. На ней была изображена девушка в бикини. Стоило перевернуть ручку, и с нее исчезали и трусики, и бюстгальтер... Никто из ребят, его сверстников, такого не видел. Что там открытки с полунагими женщинами, что они приносили в школу? Ерунда!...

Что правда, то правда: за одним мальчиком, приволокшим колоду карт с изображением подробностей, как это между мужчинами и женщинами происходит, - ходила вся школа. Картинки на них были смазанными. Или «обмусоленными», или плохо нарисованными. Их, эти карты, как утверждали ребята постарше, делали в тюрьме. А эти - журнальные, цветные, настоящие. Некоторые на весь лист. И все что хочешь...

Добычу-то свою он вынес, а вот дверь запереть не смог. Илька успокоил себя тем, что пахан может не заметить, подумать, что он сам запамятовал запереть дверь...

Откуда ему было знать, что его отец - большой мастер проводить дознания. Илька во всем признался. Ему так и не удалось похвастать перед ребятами...

Худиев жестоко избил сына, а заодно и жену. Ее не за то, что она защищала ребенка от его кулаков, а за то, что недосмотрела.

С тех самых пор дверь полковничьего кабинета удостоилась двух хитроумных замков.

Томасу Ферти они, разумеется, не могли быть помехой. Он даже не станет подбирать к ним отмычки. Он пройдет сквозь них. Там, за той дверью, его интересовали не порно-журналы и ни ручки с пикантными изображениями.

Наверное, не из-за этих мелочей полковник так ревностно оберегает свой квартирный кабинет от домочадцев. Очевидно, в нем есть нечто не предназначенное для посторонних глаз. И связанное с его темными делишками.

В левой тумбе письменного стола Том ничего заслуживающего внимания не обнаружил. Смотрел быстро, внимательно листая каждую папку. И как ни старался уложиться в две минуты, ему не удалось. Они истекли в тот момент, когда Ферти выложил содержимое последнего ящика.

Теперь надо дожидаться, пока желтенькая кнопка снова приобретет рабочее состояние. А это, по словам Джилл, должно произойти через десять минут.

И Ферти, пропускавший мимо ушей перебранку, доносившуюся из соседней комнаты, стал прислушиваться к ней. Два голоса - мужской и женский. Женщина говорила нервно и просительно, а мужчина - с обидой, надрывно и категорично... Обычная семейная ссора. Упреки, угрозы... И Ферти любопытства ради вышел к ним.

Обладателем мужского голоса оказался молодой человек лет восемнадцати. Может, чуть больше. Он укладывал вещи в сумку.

- Не надо, Иленька, - взявшись за сумку, упрашивала женщина.

- Оставь, мама. Не трогай! - убирая ее руку, взвизгнул он.

Мать села на кровать и заплакала. Со злостью отшвырнув сумку, Илька подсел к ней.

- Я все равно это сделаю, - обнял он ее за плечи. - Хотя мне жаль и тебя, и Эльдарку.

“Это он о своем младшем брате”, - догадался Том.

- Так не делай этого, - прижалась к сыну она.

- Не могу! - гневно тряхнул он головой. - Ты заставила себя привыкнуть, а я не могу. И не хочу...

- Ну что поделаешь, если у него такой характер? - всхлипнула мать.

- Опять двадцать пять! - скорчился Илька. - Нашла характер. Встань, посмотри в зеркало. И ты увидишь его характер!... Тебе всего сорок. Цветущий возраст. А выглядишь на все шестьдесят!... Ты посмотри на Эльдарку. Он в штаны писается, когда наш папочка “с характером” за какой-нибудь пустяк просит пройти его к себе в кабинет. А парню уже шестнадцать лет.

- Отец вас любит. И тебя, и его. Вы его не понимаете, - бросает она как козырную карту.

- Любит... - Илька презрительно вытягивает губы. - От такой любви один ссытся в штаны, а другой готов с седьмого этажа вниз головой.

- Да что же такое он тебе сделал?! - с пронзительным отчаянием выкрикнула она. - Ты загулял с ребятами. Было поздно. Он беспокоился, переживал, а потом не выдержал - пошел и привел тебя... Что в этом плохого?!

- Что плохого?! - с побелевшими губами прошептал он. - Мне восемнадцать. Я на втором курсе университета. Мы всей группой отмечали день Валентина. И ты, и он знали, где я... И пошел только первый час ночи. Так он вошел, остановил оркестр и на глазах у всех... при девушках... стал бить меня.

- При всех... При всех... Подумаешь!... Им от родителей тоже достается. И тем же девушкам, - нашлась женщина.

Сын остолбенело смотрел на мать:

- Ты так ничего и не поняла, - безнадежно вздохнув, сказал он, и, подхватив сумку, направился к двери.

- Передай ему, что я никогда сюда не вернусь, - бросил он.

Женщина, ничком ткнувшись в подушку, заревела...

Ферти посмотрел на часы. Прошло пятнадцать минут. “Желтенькая” уже находилась в рабочем режиме. На душе скреблись кошки. Аж поташнивало. Но дело есть дело...

В ящиках правой тумбы стола, кроме пистолета “Макарова” и двух коробочек патронов к нему, он тоже ничего особенного не нашел... Должен быть сейф. А вот где он?..

Том подошел к книжному шкафу. Сплошь ужастики, детективы и порно.

“Ну и вкусы у тебя, полковник”, - скривился Ферти.

За книгами никаких тайников. За шкафом сейфа тоже быть не могло. Каждый раз двигать столь неподъемную махину - замучаешься. Том без всякой мысли толкнул его и... шкаф отъехал в сторону... Свободно, бесшумно.

“Прокололся, полковник”, - хмыкнул Ферти. - Подвела память. Забыл поставить на стопор...”

Не забудь он этого, Том ни за что не догадался бы, где находится этот закамуфлированный обычными стенными обоями его заветный сейф.

Ферти стал изучать замочную скважину несгораемого ящика и стену вокруг него. Замок был не из простых. Но не придумали еще  таких, которые не отпирались бы. Главное, отсутствовала сигнализация. Полковник нисколько не сомневался в ее неуместности. Полагал - “Мой дом - моя крепость”.

«Какой умник, интересно, придумал такое?! - усмехнулся Том. - А может, он не стал здесь монтировать сигнализацию, чтобы не привлекать внимание к тайнику?»

Время иссякло. И снова, уже по третьему разу, нужно было ждать, когда заработает желтая кнопка.

Хозяйка возилась на кухне. Стряпня, вероятно, успокаивала ее нервы. Ферти обошел всю квартиру и вышел на балкон. Отсюда хорошо просматривались Центральный стадион, запруженная людьми ярмарка и даже море. Самое интересное было другое. Он, по-дикому боявшийся высоты, стоял на краю балкона как ни в чем не бывало. И, стоя здесь, ему казалось, что стоит шагнуть вперед, и он окажется на земле, внизу, у припаркованных машин. Не упадет, а просто сойдет, как с подножки трамвая. Все находилось в одной плоскости с балконом...

“А что я жду?” - вдруг осенило его.

Чтобы открыть сейф, нужен ключ. Он же ему на глаза не попадался. Ни в столе, ни в шкафу, ни в тумбочке под телевизором и нигде в другом месте... Придется, решил он, наведаться сюда вечерком, когда придет домой хозяин. Ключ при нем. И он без проблем завладеет им... Ну какой, спрашивается, диалог с сейфом может быть без ключа? Ключ развяжет ему язычок.

Соскакивать вниз, как с подножки трамвая, Ферти не рискнул. Вдруг обман зрения. С этой пространственностью, находясь, как говорил Майкл, за “пологом времени”, шутки плохи. Столько непривычного, столько неожиданного. Надо будет спросить у Майкла и об этом эффекте. Наверное, другой поворот времени и другое ощущение всего. И иная среда жизни. Может, это так и есть, но с седьмого этажа вниз пока воздержусь.

- И напрасно, - выслушав рассказ Тома, промолвила Джилл. - Я такое проделывала и, как видите, цела.

- Когда это? - усомнился Том.

- Когда посещала Майкла в тюремном изоляторе. Кстати, и входила я в то здание не через парадный подъезд, а по стене - наверх. Необычайное удовольствие, - похвастала она.

Том промолчал. Он ей верил. И дал себе слово проверить, каково это - карабкаться по стене на седьмой этаж, а потом оттуда - вниз... Да еще с удовольствием.

Джилл повернула ключ зажигания и, прежде чем тронуться с места, заметила:

- Думаю, мы теряем время, дожидаясь вечера.

- Ничего не поделаешь, - вздохнул Ферти.

- Едем к полковнику на работу. Там с ключа снимете слепок, а уже к вечеру вы заявитесь к ним с готовым ключиком, - предложила она.

- В этом есть резон, - после некоторого раздумья согласился он.

И машина тронулась с места.

15.     С а м о у б и й с т в о

Она вела себя странно...

В комнате пахло валокардином. По полированному обеденному столу растекалась лужица. Захватив с собой стакан, из которого она только что пила сердечные капли, Худиева пошла на кухню. Вернулась с тряпкой и опять со стаканом. Забыла сунуть его в мойку. Вытерев со стола пролитую воду и оставив на нем тряпку, переключилась на другое дело.

Пушистой метелкой, какой хозяйки смахивают пыль, Худиева помахала по подоконнику, перилам кресел, серванту, а затем, бросив ее на диван, села рядом с ней.

Все это она делала как лунатик. Хотела поправить свесившийся ей на глаза локон, но рука была занята стаканом. Она с недоумением посмотрела на него и порывисто поднявшись, подошла к серванту. Вместе того, чтобы раздвинуть его стекла, за которыми находилась хрустальная посуда, она водрузила стакан на крышу серванта...

Вернулась к дивану... Садиться, однако, не стала. Сосредоточенно потирая лоб, она стала припоминать, зачем сюда шла. Очевидно, припомнив, покачала головой, взяла метелочку и рукой стала стряхивать то место, где она лежала... Подошла к окну и стала смотреть вниз...

“Переживает за сына”, - решил Ферти и вплыл в кабинет полковника. На этот раз замок поддался совершенно не противясь. Не как вчера вечером, когда он примчался сюда с готовым дубликатом ключа, сделанным из слепка. То ли слепок был плох, то ли мастер был никудышным - ключ не отпирал. Он застрял в замочной скважине и, стервец, не хотел оттуда вылезать.

Ферти взмок. Он уже паниковал. За дверью слышались голоса вернувшегося с работы хозяина, его жены и их младшего сына. Полковник мог объявиться здесь в любую минуту. Вошел бы и... провал. Шкаф отодвинут, сейф на виду, а в его скважине - ключ. Причем, родной - у него, у Худиева, в руках.

Только на четвертой двухминутке Тому удалось извлечь его оттуда. И в самое время. В кабинет влетел знакомый уже ему - плюгавый, со злобным выражением лица - сам хозяин. Бросив на стол папку, что он нес под мышкой, Худиев проскочил сквозь неудачливого взломщика и мелкими шажонками подбежал к книжному шкафу. Еще мгновение, и разверзнутое чрево сейфа со всем его содержимым предстало перед глазами Тома... Выудив оттуда картонный скоросшиватель, Худиев вернулся к столу и из принесенной им папки переложил туда два листа бумаги с каким-то текстом. Пока полковник был занят этим делом, Ферти успел рассмотреть нутро худиевского тайника. Две пачки стодолларовых банкнот, три скоросшивателя, стопка магнитофонных кассет и одна видеокассета, пенал с авторучкой-пистолетом и ручкой с симпатическими чернилами, несколько коробков с ампулами и таблетками, два диктофона - и, пожалуй, все...

Потом, проделав все в обратном порядке и сунув ключ в нагрудный карман пиджака, полковник вышел вон.

Покинул восвояси квартиру Худиева и Ферти. Хотя то, за чем он пришел, лежало, казалось бы, под руками, он не стал больше испытывать удачу. Дубликат мог подвести - заклинить в замочной скважине.

Хорошо, люди придумали компьютер. И хорошо, что компьютер, взяв на экран слепок и сделанный с него ключ, в считанные секунды рассчитал и вычертил все его зубчики, бороздочки, выемки и пазы со всеми размерами. А дальше уже было делом техники...

Теперь пошло как по маслу - в три щелчка. Облегченно вздохнув, Ферти вытащил те самые скоросшиватели, один из которых Худиев накануне “насытил” очередной порцией секретных материалов, всю стопочку магнитофонных кассет и кассету с видеозаписью, что стояла прислоненной к стенке сейфа. На всякий случай, еще раз обшарил глазами все сейфово нутро и, ничего интересного не обнаружив, захлопнул его гостеприимно разинутую пасть.

...- На этот раз вы быстро, - обрадовалась Джилл.

- И с добычей, - в тон ей сказал Ферти.

Освободившись от контура, делавшего его невидимкой, он потребовал, чтобы девушка пропустила все документы, лежавшие в папках, через факс. Джилл тут же по телефону соединилась с Караевым, дожидавшимся их сообщений в посольстве.

- Майкл, включайте факс, - попросила она, добавив, что после приема каждого документа она будет справляться, как вышел текст.

Занимаясь факсом, Джилл одновременно помогала Тому переписывать магнитные ленты и видеокассету.

- Первый документ закончен. Как принято? - поинтересовалась Джилл.

- Отлично! - сообщил Караев. - Давайте следующие.

Пока Джилл возилась с последней кассетой, Ферти заметил, что факс уже проглотил вставленную в него бумагу и требовал другую. Не отвлекая девушку, Том поднял трубку и спросил, четко ли получился шрифт и нет ли пропусков.

- Все великолепно, Ферти! - восторженно кричал в микрофон Майкл. - Вы даже не представляете себе, что это за материалы! Каждая - бомба! ... Еще много осталось?

- Чуть-чуть, Майк, - хитро усмехаясь, ответил Том, вправляя в факс очередную бомбу.

Дело спорилось. Никто не подгонял. Никто не мешал. И Ферти спокойно наблюдал, как факс заглатывал вложенные в него последние листы и краем глаза следил за Джилл, слушавшей качество перезаписи. Видяшник еще крутил худиевскую ленту. Оставалось еще немножко. И вдруг испуганный голос Джилл:

- Том!... Полковник!...

Неподалеку от подъезда остановилась худиевская “Волга”. К самой парадной машина подъехать не могла. На ее пути стояли “Дайво” и “Мерседес”... Из задней двери “Волги” степенно и важно, как это могут демонстрировать плюгавые невелички, вышел сам полковник.

- Мать твою! Какой черт его принес? - поспешно накидывая на себя контур, выругался Том.

Джилл, между тем, быстро и с умелым тщанием собрала скоросшиватели, уложила в стопку кассеты и, критически оглядев провода контура на Ферти, буркнула: “Все в норме” и, нагнувшись к караевскому прибору, включила его.

- Поспешите, Том... Только успейте... Лезьте по стене. Так вы его опередите, - напутствовала она, не упуская из виду завертевшееся колесико счетчика.

“Давай! Давай!... Молодец!” - подбадривая, шептала она.

Он торпедой вплыл в кабинет полковника. Как раз в тот момент, когда полковничиха пошла открывать ему двери.

- Не вернулся?! - с порога бросил полковник.

- Кто? - робко поинтересовалась она.

- Кто-кто! - вспыхнул Худиев. - Твой сын!

- Он и твой, - с дрожью в голосе осмелилась возразить женщина.

Полковник махнул рукой.

- Налей чаю, - потребовал он и прошел в туалет.

Когда до Ферти донеслась характерная мелодия смывочного бачка, сейф уже был упакован.

- Занеси чай сюда, - сказал Худиев, отпирая дверь в кабинет.

- Здесь душно. Не находишь? - поставив на стол поднос, заметила жена и закрыла за собой дверь.

- Да, душно, - согласился он и открыл окно.

Пахнуло легким ветерком. Вдохнув его полной грудью и прикрыв от удовольствия глаза, он проговорил:

- И правда, было душно.

Ферти хотел уйти. Ничего здесь его больше не задерживало. Но разрази его дьявол, он не помнит, что тогда его заставило замешкаться. Ведь ему, чтобы сойти вниз, на улицу, никаких проблем не было. Всего-навсего одним легким прыжком соскочить с балкона, как с подножки трамвая.

Ну да, его остановил резкий и продолжительный звонок в дверь. И он, любопытства ради, последовал за сразу приосанившимся и одновременно помрачневшим полковником.

- Сынок! - сорвавшимся голосом вымолвила мать.

В квартиру вошли трое. Ферти знал всех. Ильгара, сына полковника, с той самой сумкой, с которой он уходил из дома, и тех двух прапорщиков, находящихся на службе у Худиева. Они были в штатском, но то, что они прапорщики и самые доверенные полковнику люди, Том знал от своего осведомителя. Он, осведомитель, показал их ему и еще вручил фотографию, где они были изображены в военной форме. Как и в тот день, когда Ферти всего в нескольких метрах стоял от этих самодовольных ублюдков.

На фото их было трое. Это они, по приказу своего шефа, надругались над женой Майкла. Третий, что был с ними тогда, вероятно, остался в машине. Глядя, как они с обеих сторон крутыми плечами подпирают паренька, Том вдруг подумал, что видит их живыми в последний раз. Их часы сочтены. Майкл вынес им приговор. Скоро они будут выглядеть иначе...

- Господин полковник, ваше приказание выполнено! - лихо козырнул он.

- В родной дом - под конвоем, - освобождаясь от материнских объятий, понурился Илька.

- Молчать! - рявкнул полковник и, посмотрев на верных ему прислужников, тем же тоном рубанул:

- Проваливайте!

Добросовестные служаки приученно ринулись к выходу. А полковник, молча повернувшись, прошел к себе в кабинет, оставив дверь нараспашку.

- Ко мне, блудная овца! - позвал он сына.

Парень решительно направился на зов.

- Ради Бога, молчи!... Не перечь ему, - прошептала мать.

- Закрой за собой дверь! - приказал полковник. - Культуру надо иметь. В босяка превращаешься.

- Я ее не открывал. Как знать, может, тебе захотелось, чтобы и мать слышала наш разговор, - плотно закрывая за собой дверь, парировал сын.

Невозмутимость, с какой он выговорил все это и скрытая в его словах подначка - ошеломили полковника. Какое-то мгновение Худиев не мог вымолвить ни одного словечка. Он прямо-таки задохнулся от накатившейся на него ярости. На допросах, которые он проводил, такое, когда стоявший перед ним слюнтявый интеллигент начинал иронизировать и язвить - приводило его в бешенство...

- Ах-х-х.., - наконец выдохнул он, - ты, умник... Ты умник?!..

Сын все так же невозмутимо пожал плечами.

- Ты - говно! - подскочил он к парню, начисто забыв, что он не на допросе и что перед ним его сын. - Ты - мразь!...

- Я - человек, - с достоинством проговорил Илька.

- Что?! - взревел полковник. - Я тебе покажу...

И Худиев двумя хорошо отработанными им на других людях ударами - в скулу и корпус - свалил парня на пол и стал топтать его...

...“Зачем? Зачем я не остановил его? Ведь можно было”, - чуть не плача ругал себя Ферти...

Но было уже поздно. Безнадежно поздно. Все произошло как выблеск молнии. Менее чем в один миг...

Илька отбил ногу отца. Вскочил на ноги. Из разбитого рта хлестала кровь. Глаза были полны слез и чудовищной ненависти...

- Будь ты проклят! - по-мальчишески всхлипнул он и, подбежав к открытому окну, бросился вниз...

Полковник стоял у окна с разинутым ртом и сипел. Он уже не был полковником. Он был отцом... Но слишком поздно.

- Поверьте мне, психиатру, - успокаивал Ферти и Джилл Караев, - он быстро все забудет.

- Если уже не забыл, - поддержал друга Маккормак.

              - Такое не забывается! - с негодованием выпалила Джилл.

Из записей Джилл Бери

«Я, пожалуй, первая из подбежавших к упавшему на асфальт парню... Брызги крови... Вытекший глаз... Окровавленная кость голени, торчавшая из проткнутой ею штанины брюк... Расколовшаяся надвое голова...

Не помня себя, я кричала. И на мой истошный вопль сбегались люди... Меня увел оттуда Том. Увел не то слово. Он вынес меня из толпы собравшихся зевак. Он шептал мне в ухо, что нам здесь быть нельзя. Начнут допрашивать как свидетелей. И, естественно, возникнет вопрос: как и почему я, гражданка США, оказалась во дворе дома, в котором (о чем знают все бакинцы) живут семьи работников КГБ?

Я его не слышала. Меня охватило безумие. Видеть погибшего на твоих глазах человека - не приведи, Господи!...

И успокаивающих меня Майкла и Маккормака ненавидела. Это они задумали дурацкую операцию возмездия. И вот на тебе! Смерть невинного юноши. Я не могла смотреть в сторону Майкла. И еще чертов цэрэушник Том. Ведь он мог предотвратить...

                                ***

Мне стыдно. Я прячу глаза. И то и дело прошу у каждого из них извинения за вчерашний срыв.

Я была вне себя. Не помню, что конкретно, но каждому из них я наговорила кучу гадостей. Особенно досталось Майклу. Он, как мне казалось, со сладострастным плотоядием упивался бумагами, которые мы для него добыли...

Мои более чем резкие наскоки и оскорбления в свой адрес они сносили удивительно стойко. Отнеслись ко мне, как к ребенку, закатившему истерику. Я это понимала и это меня злило еще больше... Потом позволила Тому увести себя в комнату. Потом пришел Маккормак со шприцем, наполненным каким-то раствором... И вскоре я уснула...

Открытое по факту гибели уголовное дело закрыли на следующий же день. Ферти принес добытые нашим путем показания тех прапорщиков и самого Худиева... Первые утверждали, что Ильгара Худиева они обнаружили в притоне наркоманов и он, дескать, просил их достать для него дозу, чтобы уколоться. У него, по их единодушному мнению, начиналась “ломка”. Второй, то есть главный свидетель происшедшего, отец покойного, прямо написал: ”Я не подозревал, что мой сын наркоман и что он находился в невменяемом состоянии...”

Я презирала, я с гадливым отвращением думала о полковнике Худиеве и его лизоблюдах-прапорщиках, которые силой привели мальчика домой. Мальчика, чью жизнь сделал невыносимой его собственный отец...»

16.     Б у к е т   И у д ы

На извинения Джилл он среагировал подчеркнуто сухо. Вежливым кивком головы. Устроенная ею сцена больно ранила его и продолжала саднить. Караев-врач понимал: все брошенное ему в лицо шло от шока. От элементарного припадка истерии. Но Караева-человека такое объяснение не могло успокоить. Сермяжная правда все-таки была в ее упреках.

Он в тот самый момент, наверное в сотый раз перебирая в руках заполученные им материалы, действительно, откровенно злорадствовал, впиваясь то в одну, то в другую строчку, что бросались ему в глаза. Они стоили этого.

В своих руках Караев держал букет компрометирующих Президента материалов. Не столько его самого, сколько его семью. Но какая разница?.. Семья есть семья. Это - реноме Президента. Его белый фрак. А он - в пятнах. Причем дурно пахнущих.

Каждый, так сказать, “цветочек”, в этом “букете Иуды” бил по сыну, брату и другим родственникам, но метил в Президента... Зачем это надо было Худиеву? Почему он их собирал и припрятывал? Конечно же, с одной целью. В худший из моментов для Президента воспользоваться ими... Впрочем, что гадать, по-иезуитски предвкушая страшную месть? - думал он. Пусть на эти вопросы полковник ответит сам и самому Президенту...

Именно в тот момент, когда Караев, обуреваемый жаждой справедливого, а главное честного возмездия, лелеял эту мысль, Джилл и накинулась на него. Потом, когда Эм успокоил ее, вколов убойной силы транквилизатор, и они остались втроем, Караев еще долго не мог собраться с мыслями.  Словно Джилл поймала его за чем-то постыдным и выставила всем напоказ.

- Майкл, не бери в голову. Забудь, - добродушно рокотал Эм. - Тебе же понятно - синдром шока...

- Конечно, - подхватил Том. – Она, по сути, - ребенок. А тут на ее глазах вдребезги разбивается человек.

- В чем-то она права, - упавшим голосом произносит он.

- В чем-то?! - вдруг резко вскинулся всегда сдержанный и немногословный Ферти. - Это неопределенное “в чем-то” - аргумент хлюпика-интеллигента с повышенной концентрацией совести... Майкл, ничего меня так не бесит, как это “в чем-то”... В чем-то прав убийца... В чем-то прав насильник... В чем-то прав предатель, - на разные лады дразнился Том.

- А что, иметь совесть плохо? - остановил его Маккормак.

- Почему же? Хорошо. Но в разумной пропорции. Не мешающей делу и не путающей его.

- Так не бывает, - не соглашается Эм. - Или она есть, или ее нет.

- Бросьте, профессор, - настаивал Том. - Совесть есть у всех. Другой вопрос - управляема она разумом или нет.

И они заспорили. Инцидент, испортивший им настроение, отодвинулся на задний план. Обстановка разрядилась. Вероятно, как позже сообразил Караев, они нарочно затеяли эту бессмысленную перепалку. Майкл в их спор влезать не стал, но мало-помалу снедавшее его неприятное чувство, оставшееся после Джилл, выпало в осадок. Он все больше и больше вникал в разгоревшийся на ровном месте диспут о совести и разумной совести...

- Галиматья! - поймав паузу, резюмировал он.

- Ну да! - хохотнул Маккормак. - Пора к делу, не так ли, Том?

Ферти развел руками.

- Кстати, к тому венку для Иуды, что держишь в руках...

- Что?! Что?! - перебил Караев. - Ты сказал “Венок для Иуды”?

- Нравится? - выпятил грудь Том.

- Да, - ответил Караев, добавив, что он только что про себя называл их “Букетом Иуды”.

- Тоже хорошо, - оценил Ферти. - Но я просил бы не перебивать. В этот “венок” или “букет” мне есть что вплести такое, что у тебя, Майкл, волосы станут дыбом, а Главу государства, узнай он о существовании такой ягодки, может хватить удар.

И Том выложил на стол магнитофонные кассеты. Подтолкнув одну из них в сторону Караева, он посоветовал обратить на нее особое внимание.

- Для Вас, Майкл, она будет особенно интересной, - пообещал Ферти, доставая из кармана диктофон.

“Наверное, в ней есть что-то касающееся непосредственно его и Инны”, - подумал Караев, заправляя кассету в диктофон.

Это было так и не совсем так. Голос прозвучал почти тотчас же. Караев узнал его. И отпрянул, как от змеи. Он принадлежал Худиеву.

“Моя беседа, - с вкрадчивой замогильностью сообщал полковник, - с руководителем отдела административных органов президентского аппарата в моем служебном кабинете”.

- Что это за птица - руководитель отдела административных органов? - поинтересовался Маккормак.

Ферти с явным неудовольствием нажал на кнопку “стоп”.

- Это важная птица, Эм, - принялся объяснять советник по науке и культуре. - Он шеф самого влиятельного департамента в президентской структуре. Подчиняется только Главе государства. Все министры силовых ведомств, в том числе и Генеральный прокурор, ходят под ним. От него зависит их судьба. И в основном, от него они получают указания Президента. Особенно щепетильные...

- Понятно, - вытянул губы Маккормак.

- Сэр, если не возражаете, я бы попросил вас задавать вопросы после прослушивания, - мягко сказал Том.

- Окей! - согласился Эм.

Том нажимает на кнопку воспроизведения.

... Звук открывающейся двери.

Голос вошедшего. Здравствуйте, полковник.

Худиев. Здравия желаю.

(Судя по двигающимся по ковру стульям и предупредительной худиевской реплике: ”Здесь будет удобно”, они рассаживаются).

Худиев. Чай? Кофе?

Голос. Ни того, ни другого (закуривает)... Чем занимаетесь?...

Худиев. Кобустанскими ребятами.

Голос (требовательно). Доложите.

Худиев. Наш человек вошел к ним в доверие. Ведет нужные нам разговоры.

Голос (недовольно). Сколько можно?! Одни разговоры. Нам дело нужно.

Худиев (шелестит бумагами). Есть и дело. Вот последнее донесение. Генерал дает согласие возглавить бунт.

Голос (оживленно). Вот как! Ну-ка! (берет бумаги. Пауза). Пусть готовит и разрабатывает. Подкинь ему головорезов...

Худиев (смеется). В Кобустанской колонии такого добра хватает.

Голос. Тем более. Главное - не подстегивайте. (после короткой паузы, раздумчиво) Мятеж в тюрьме. Такого у нас еще не бывало.

Худиев. Никогда. (пауза и доверительно) Я хочу ему подбросить двух-трех офицеров. Из тех, кто недоволен нашим Дедом. Чтобы заодно кончить и с ними.

Голос. Хорошая задумка. Дед (смеется) будет доволен.

Худиев. Спасибо.

Голос (предостерегающе). Смотрите, не промахнитесь, полковник...

Худиев. Будьте уверены.

На этот раз запись останавливает Караев.

- Я знаю, о ком и о чем идет речь, - едва слышно сообщает он.

- Мне тоже известно, - буднично произносит Ферти. - В тот день я отмечал годовщину своего прибытия в вашу страну.

- А что случилось в тот день? - Маккормак вопрошающе смотрит то на одного, то на другого.

- Взбунтовалась Кобустанская тюрьма. Бунт возглавил боевой генерал. Бывший заместитель, а затем и исполняющий обязанности министра обороны. Он тоже был заключенным, - отвечает Том.

- И чем он закончился?

- Ну чем заканчиваются все мятежи? - вопросом на вопрос отзывается Караев. - Повстанцы обезоружили охрану, овладели тюрьмой, а потом потребовали автобус, чтобы покинуть ее, - рассказывал Караев. - К тому времени тюрьму оцепили войска. Автобус выехал на дорогу и была дана команда: “Огонь на поражение!”. Сначала по автобусу пальнули гранатометом, а потом залили свинцовым ливнем автоматного огня...

- Не понимаю, - пожимает плечами Эм, - вся тюрьма-то  не могла поместиться в один автобус.

- Не знаю, - застигнутый врасплох столь простым вопросом, говорит Караев. - Я рассказываю то, о чем писала и вещала пресса. В автобусе вместе с генералом находилось человек десять. Может больше. Точной цифры ни одна из газет не называла.

Ферти многозначительно хмыкнул.

- Если вас интересуют подробности, могу добавить. Судя по всему, я самый осведомленный.

В решительную минуту мятежа, рассказывал Ферти, генералу изменил пахан уголовников, по слову которого поднялась вся тюрьма. Ему, тому пахану, дали знать: если он не остановит своих людей, то его брата, который отбывал срок в одной из бакинских колоний, немедленно расстреляют. И он дал отмашку...

Тем не менее, генерал больше верил блатным. Они, содержащиеся здесь в нечеловеческих условиях, шли на мятеж от отчаяния... Но генерал совсем не доверял капитану внутренней службы, который усиленно склонял его к побегу и убеждал, что он поможет это сделать.

За день до начала мятежа он по этому поводу поделился с паханом. По его мнению, капитан смахивал на провокатора. Пахан с ним согласился и дал слово не спускать с него глаз...

И совсем мало кто знает о том, что генерал запретил бывшему министру внутренних дел, тоже содержавшемуся здесь, и нескольким военным офицерам, которых недавно перевели в Кобустан, выходить из своих камер и предпринимать какие-либо активные действия.

- Не выходить ни под каким видом, ни под каким давлением. Пока вы не услышите моей команды, - распорядился он.

... На первых порах капитан суетился как надо. Открыл двери камер и сделал так, что заключенные беспрепятственно проникли в караулку и в комнату отдыха надзирателей. Двоих, наиболее ненавистных сторожевиков зэки кончили, не дав им пикнуть... И тут-то капитан исчез.

Пахану нужно отдать должное. Генерал в нем не ошибся. Хотя он и заставил своих людей уйти в камеры, его же ребята привели к генералу провокатора, который пытался скрыться. Его сняли с забора...

С генералом осталось всего девять человек. Он сказал им:

- Вы можете остаться в живых, если разойдетесь по местам... Им нужен я, а не вы...

Оставшимся терять было нечего. И тогда генерал от имени мятежной тюрьмы потребовал автобус. Его им дали. Прихватив с собой шестерых сотрудников тюрьмы, мятежники заняли удобные для себя места. Генерал вошел в салон последним. Впереди себя он вел капитана-провокатора...

- А дальше произошло то, что публиковалось и вещалось прессой... Их положили всех.

- Вместе с заложниками? - засомневался Маккормак.

- Вместе с ними и с капитаном, агентом Худиева, - подтверждает Том.

- Чем же не угодил им генерал? - Эм кивнул на диктофон.

- Был умен, имел свое мнение и держал себя с достоинством. Да притом, генерал назначался И.о.министра обороны, и назначение это производил бывший Премьер, якобы, без согласования с Президентом... А это, - поморщился Том, - для Деда хуже занозы в заднице.

- Этого уже достаточно, - перебил Тома Караев. - Другое дело, - продолжал он, - я и представить себе не мог, что бунт в тюрьме - дело рук чекистов.

- Запомните, господа, за всеми переворотами, мятежами и политическими убийствами кто-то да стоит. Как правило, это спецслужбы или кучка заинтересованных лиц при поддержке тех же самых спецслужб, - со знанием дела поучал профессионал Ферти.

- Может быть, - с сомнением в голосе протянул Маккормак.

- Так оно и есть! - настаивал Том. - Равно как за покушениями и громкими убийствами.

- Ну тут вы перебрали, дорогой Том, - категорически отмел Караев.

- Перебрал?! - не без ехидства переспросил Ферти.

- Безусловно. И давайте без ядовитостей.

- Что ж, Майкл, спорить не стану, - не унимался Ферти. - В пользу моего утверждения нам далеко идти не придется. Докажу не сходя с места. Аргумент - обезоруживающий! - предупреждает Том и, потянувшись к диктофону, бьет по кнопке “воспроизведение”.

Голос (раздумчиво). Хорошо бы... Хорошо бы...

Худиев (участливо). Вы чем-то расстроены?

Голос. Вы прочли стенограмму выступлений сегодняшнего заседания Милли Меджлиса?

Худиев. К сожалению...

Голос (нервно). Что, вам снова их не доставляют?

Худиев. Доставляют. Но сегодня припоздали...

Голос. Непорядок... Ну да ладно... Там, как всегда, много пустой болтовни. Однако есть такое, что испортило настроение Деду...

Худиев (подхалимски). И вам.

Голос (после паузы, раздраженно). И мне... Снова этот хам - академик, Герой Советского Союза, мать его!... Опять орал о коррупции. На этот раз в министерстве обороны, в армии... Тряс перед всеми бумагами. Вот, мол, факты... Солдаты умирают от дистрофии, заболевают чахоткой. Их кормят консервами, предназначенными для собак и кошек... Высший командный состав во главе с министром занят не боевой подготовкой, а личным обогащением. Проворачивают многомиллионные финансовые махинации...

Военкоматы наглым образом, за приличную мзду, сами предлагают родителям освободить их детей от воинской повинности. Родителям это выгодно. Им в таком случае не приходится за свои деньги кормить, обувать и одевать своих сыновей...

Командиры частей, рот и взводов, вплоть до сержантского состава, погрязли в поборах. Десятки и десятки воинов за деньги, отданные их родителями командирам, проходят службу не в расположении своих подразделений, а у себя дома...

В общем, факты один грязней другого.

Худиев (возмущенно). Откуда он их берет?!.. Месяц назад разоблачал министерство здравоохранения... Говорил о безобразиях в роддомах и о том, что все клиники обязаны ежемесячно приносить министру лично им установленную сумму - за операции, лечение и так далее, одним словом, за обслуживание больных.

Голос. Вот-вот! Черт бы подрал и его, этого демагога, и доброхотов, поставляющих ему эти так называемые факты.

Худиев (понизив голос). Многие факты, по нашим оперативным сведениям, находят некоторое подтверждение.

Голос (гневно). Да! Находят! Но не орать же на весь мир. Не срать же на голову Деда и страны!

Худиев (вкрадчиво). Этого, конечно, делать нельзя. Мои ребята пытались говорить с ним, так он их послал на три буквы и пинками вытолкал из своего кабинета...

Голос. Плохо говорили.

Худиев. Будь кто другой - мы показали бы ему, где раки зимуют... Но он Герой Советского Союза, академик, депутат...

Голос. Плевать! Советского Союза уже нет...

(пауза)

Голос. Хозяин, прослушав видеозапись заседания Милли Меджлиса, сказал: “Неужели нет человека, кто заткнул бы ему рот?...”

Худиев. Кому сказал?

Голос. Как, по-твоему?

(пауза)

Голос. Не прикидывайся тупицей, полковник!.. Нам с тобой!

Худиев. Тут я не вижу прямого приказа.

Голос. Хозяин не приказывает. Он дает понять. Приказываю я.

(пауза)

Голос (с угрозой). Опять непонятно, полковник?

Худиев. Как прикажете.

Голос. Затем я к тебе и заглянул... (стулья отодвигаются)

Продумаешь - доложишь!

Худиев. Есть!

Ферти, первым прослушавший эту запись, внимательно наблюдал за реакцией Караева. Он был в курсе того, что семья Караевых относилась к академику как к родному человеку. Покойную Инну Борисовну академик опекал как мог. А он мог многое. Всегда помогал и ей, и Майклу...

Это убийство состоялось. Оно потрясло Баку. Академик, Герой Советского Союза, прошедший всю войну на передовой, командуя ротой штрафников, был убит на 75-м году жизни, в подъезде своего дома. Убийца цинично намекнул, за что кончает этого гордого, ни перед кем не преклонявшего головы, человека. ...Он выстрелил ему в рот.

- Зверье! Как у них поднялась рука? - простонал Караев. - Мы с Инной думали, что его убил какой-нибудь помешанный наркоман.

- Все делается с их ведома и их руками, - Ферти попытался было вернуться к начатой им теме разговора, но его отвлек телефонный звонок.

Подняв трубку, Том, глядя перед собой, односложно отвечал:

- Да... Да?... Да!... Обязательно будем... Не спускай с них глаз.

- Наши друзья-прапорщики, - бросив трубку, сообщил он, - пируют в ресторане “Храм огнепоклонников”... Другого удобного момента у нас может не быть...

- Точно. Вряд ли еще представится такое, - согласился Караев.

- А где это? - полюбопытствовал Маккормак.

- Я знаю. В Сураханах... В двадцати минутах отсюда, - объяснил Караев.

Ферти посмотрел на друзей.

- Ну что, поехали?

- Поехали, Том. И немедля, - Караев решительно поднялся из-за стола.

18.     М е с т ь

Прапорщики вышли из ресторана далеко за полночь. Порядком нагруженные алкоголем, они, прежде чем сесть в машину, еще долго обнимались между собой, клялись в дружбе и любви друг к другу.

- Ребята, видимо, голубые, - предположил Маккормак.

- Нет, здесь среди мужчин принято так выражать свои чувства. Это как свидетельство искренности их отношений...

- Да-да, - поддержал Том. - Поцелуи и объятия - знак высшей степени искренности...

Наконец, “волга” пьяных прапорщиков, заурчав, рванулась вперед.

- Слава Богу! - облегченно вздохнул Ферти, трогаясь с места.

Какое-то время, почти до самой автострады, Ферти держался от них поодаль. Он нагнал их именно там, у светофора. “Волга” немного притормозила, но, несмотря на красный свет, останавливаться не стала. Вырулила на магистраль, повернула налево и помчалась в сторону города.

- Упустим, - забеспокоился Караев.

- Ни за что! - с уверенностью обнадежил Том, последовав примеру пьяной троицы.

“Волга” шла под сто, хотя знак, стоявший на этом отрезке пути, требовал ограничения скорости до шестидесяти километров в час. Кроме того, машина чекистов виляла, мешая обгону.

- Нарочно это делают, - заметил Маккормак.

- Тем лучше! - охваченный гоночным зудом, буркнул Ферти.

Чтобы он, водитель высокого класса, да уступил каким-то пьяным прапорщикам? И не простым прапорщикам, а своим зарубежным коллегам... Да ни за что!

Изловчившись, Том стал обходить “Волгу” с правой стороны. Чуть ли не впритирку. Он делал все, чтобы сидевшие в ней чекисты обратили на него внимание. И он добился своего. Из открытых окон “Волги” на них уставились три пары освирепевших глаз...

Том только этого и ждал. Вытянув из окна руку с выставленным средним пальцем, он четко и громко произнес:

- Козлы!

Такого откровенного хамства не перенес бы ни один человек в мире. А тут - всегда уверенный в своей безнаказанности пьяный чекист.

Ферти надавил на акселератор. И сразу вырвался вперед.

- Теперь, ребята, держитесь, - предупредил он, приходя в раж от начавшейся погони.

Караев посмотрел на спидометр. Стрелка трепетала у цифры 110... “Надо быть готовым”, - сказал он себе, пристраивая прибор к заднему стеклу машины... “Волга” не отставала. Она шла в трех-четырех метрах от них.

- Не можешь подбавить газу? - спросил Маккормак, помогая Майклу с аппаратом.

- Я - могу, да “Волга” не выдержит.

- И не вздумай! Дистанция - то что надо! - по-деловому отрезал Караев.

Промелькнул круг Комсомольского разъезда. Две разъяренные машины одна за другой понеслись к Сабунчинскому мосту.

- Мы на финишной прямой, - дрожащим голосом объявил Караев.

Сначала Ферти, а вслед за ним прапорщики влетели на мост.

- Пора! - сорвалось с губ Маккормака.

Из розетки-антенны, направленной на “Волгу”, выблеснула пронзительно-яркая искра света. Это было меньше, чем мгновение...

И на их глазах догонявшая их “Волга” вдруг вильнула влево, на противоположную сторону моста, невероятнейшим образом накренившись, проскочила высокий тротуар и, протаранив железные перила моста, рухнула вниз...

Ферти уже был далеко, когда до них донесся глухой удар о землю, а затем вспышка огня и взрыв...

- Горите вы вечно в аду, - скрипнул зубами Караев.

- Аминь! - произнес Том.

Маккормак, перекрестившись, как бы самому себе заметил:

- Так погибли Диана и Доди.

- Что вы говорите?! - невольно притормозив, вскрикнул Ферти. - А я не верил...

Теперь они ехали тише. В салоне стояла тишина. Каждый думал о своем. Мимо, в сторону Сабунчинского моста, празднично сверкая мигалками, не торопясь продефилировала полицейская машина. Они, очевидно, еще не знали о случившейся катастрофе. Дорожной полиции, мыслящей своими стандартами, она странной не покажется. В “Волге”, как они установят, сидели пьяные люди.

- Едем дальше! - потребовал Караев.

- Мы и так едем, Майкл, - глядя на профессора в зеркало, улыбнулся Том.

- Вы меня не поняли, Ферти, - металлом прозвучал голос Караева. - Я сегодня намерен поставить точку.

- Что значит «точку»? - с недоумением повернулся к нему Маккормак.

- Что вы имеете в виду? - подхватил Том.

- Что имею, то и введу, - не по-доброму усмехнулся он и жестко добавил:

- Сюрприз Президенту.

- Слишком рано. Пятый час утра, - вяло возразил Маккормак.

- Самое время, - заупрямился Майкл.

- Что ж, - после непродолжительной паузы подал голос Том, - в таком случае за сюрпризом надо заехать.

Пакет они собирали все вместе. Караев хотел вложить в него все, что у них имелось. Ферти возразил, сказав, что достаточно будет двух-трех, но сногсшибательных документов.

На этом и порешили... Вложили одну из кассет, что они сообща прослушали, и несколько донесений.

В первом Худиев ставился в известность о том, кому, где и как сын Президента просадил пять миллионов долларов. К нему прилагалась копия написанной от руки расписки, по которой Сын брал на себя обязательства расплатиться с выигравшим, оказав ему ряд услуг. В том числе и прежде всего в выделении в центре Баку территории для постройки гостиницы и нескольких игорных домов.

Во втором полковнику доносили, что брат Президента принудил руководителей нефтеперерабатывающих заводов отпускать его заправкам бензин и дизельное топливо по ценам, вдвое меньше закупочных...

В третьем сообщалось, что тот же Брат за крупную сумму, полученную им из рук в руки через Президента, такого-то и такого (называлась фамилия) назначил министром таможенного комитета. К донесению прилагалась видеолента...

- Думаю, видеокассету не следует вкладывать в пакет, - Ферти отстранил руку Караева.

- Почему? - недовольно вскинулся Майкл.

- Во-первых, - стал убеждать Том, - на видеоленте есть другие жареные факты, проливающие свет на оставшиеся документы. Во-вторых, сюрприз получится объемным и будет напоминать бандероль. А бандероль вызовет подозрение - может показаться ему бомбой...

- Резонно, - согласился Караев.

Когда все было готово, Караев вдруг стукнул пятерней себя по лбу. И Том, и Эм как по команде повернулись к нему.

- Вот незадача, - сказал он. - Сейчас слишком рано, и к президентскому дворцу нас и близко не подпустят.

- Я думал, что серьезное, - перевел дыхание Ферти. - Это мои проблемы.

Цэрэушник есть цэрэушник. Он все продумал. Рядом, чуть ли не стена к стене с президентской резиденцией, находился отель для высокопоставленных гостей и делегаций. В нем остановился один из крупнейших американских бизнесменов, которому почему-то понадобилась помощь Тома. Бизнесмен разыскивал его весь минувший день...

- Сейчас, - засмеялся Ферти, - самое время разбудить его и сказать: “Доброе утро, сэр”.

Как ни странно, гость поднял трубку с первого же зуммера.

- Не извиняйтесь, мистер Ферти, я ранняя пташка, - довольно бодро успокоил он “стеснительного” цэрэушника.

- Вы понимаете, - продолжал хитрить Том, - через час я вынужден по делам ехать к границе. Вероятно, задержусь там... Поэтому, если не возражаете, я сию минуту подъеду к вам.

- Буду премного обязан, мистер Ферти.

- В таком случае предупредите администратора о моем приезде, - попросил Том.

- Окей!

В кабинете Президента кто-то шебуршился. “Уборщица”, - догадался Караев. Она была не одна. За ней по пятам шествовал один из телохранителей. Мика его не помнил. Он, если по правде, никого из своих обидчиков не запомнил в лицо. Ему, мягко говоря, тогда было не до этого.

Дождавшись, когда уборщица, а за ней охранник войдут в комнату отдыха, Караев улучил момент и положил в стол свой полный сюрпризов пакет. На нем - так, чтобы она не только бросалась в глаза, но и заинтересовала Президента, - была наклеена набранная жирным шрифтом записка.

«Господин Президент!

Как Вы понимаете, лежащие перед Вами документы - всего лишь копии. Оригиналы хранятся в домашнем сейфе начальника следственно-розыскного управления Министерства Национальной Безопасности полковника Эльхана Худиева.

Судя по материалам, против Вас готовится мощная акция дискредитации. А это похуже покушения.

Не так ли, господин Президент?»

Когда Караев вернулся к машине, Ферти еще находился в гостях у своего земляка. Он посмотрел на щиток приборов, где тикали часы, и сверил со своими. Его поразила разница во времени. По автомобильным часам он отсутствовал сорок пять минут, а по своим - всего двадцать пять. Расхождение - двадцать минут. Дело не в часах. И те, и другие работали исправно. Не отставали и не спешили...

Значит, пришел к выводу Караев, уходя за полог реального времени, он оказывался в другом измерении. В иной пространственной среде, где ткань времени более аморфна и потому течет медленнее. А может не аморфна, а, напротив, сжата? Как бы там ни было - эффект весьма любопытный. Надо будет поделиться с Эмом. Об этом стоит поразмыслить...

Караев, верно, сейчас же, не сходя с места, попытался бы найти объяснение этому. И нашел бы. Но его отвлекла вдруг заполнившая салон машины музыкальная фраза из “Лав стори”. Мелодию издавал мобильный телефон Ферти. Очевидно, Том, уходя, забыл его... Караев поднес телефон к уху.

- Том?! - услышал он голос Маккормака.

- Это я, - перебил его Караев.

- Ты еще не был?...

- Уже пришел и жду Тома.

- Жаль...

- Почему?

- Ты торопыга и шляпа - вот почему! - проворчал Маккормак. - Ты забыл самое главное. Открытку Премьера.

- Черт! Черт! - от досады Майкл изо всей силы ударил ладонью по сиденью.

- Я приводил бумаги в порядок и наткнулся на нее.

- Что теперь делать?

- Приезжать сюда, а затем снова возвращаться, чтобы положить ее в сюрприз-пакет, - ответил Эм.

- Ничего другого не остается, - соглашается Караев. - Буду дожидаться Тома.

Настроение испортилось. Без этой открытки - сюрприз - не сюрприз. Премьер сделал свое дело, а он, Караев, подпортил его.

“Все из-за моей сволочной рассеянности”, - ругал он себя.

... Слишком легко она далась ему. Хотя - как бы не так! После того, как дело сделано, - так только кажется. И подумав об этом, Мика улыбнулся.

19.     П о б е г

Министра национальной безопасности чуть не хватил удар. Он рвал и метал. Как такое могло произойти?!

Сначала побег профессора. У всех из-под носа.

“Тут не обошлось без помощи изнутри”, - убеждал он Президента и просил несколько дней, чтобы достать и Караева, и выявить тех негодяев, кто ему помог.

Негодяев он выявил без труда. Вернее, негодяйку. Ею оказалась врачиха. Она сама выдала себя. Под дурочку работала... Худиев раскатал ее по всем правилам. Практически в тот же день, когда посланные им группы захвата по всем родственникам Караева, Марголис и Раппопорт - вернулись ни с чем. Засаду в квартире профессорской тещи Елены Марковны Раппопорт устраивать не стали. Посчитали ненужным. Ни ее, ни внука, профессорского сынка, там не было. Пришлось взламывать дверь. Соседи показали, что Елена Марковна с мальчиком еще три дня назад вылетели в Москву... Проверили по спискам пассажиров - точно. Упорхнули утренним рейсом.

- Фарид Якубович, - докладывал министру Худиев, - Раппопорт несколько дней назад вылетела в Москву.

- Ничего не знаю! - взбеленился Зейналов. - Найти, арестовать и немедленно доставить! Вместе со щенком!

- Будет исполнено, господин министр! - шаркнул каблуками полковник.

В следующую минуту он уже говорил с московскими коллегами и, дав им ориентировку, просил их взять под стражу гражданку Азербайджана Раппопорт Е.М. вместе с ее малолетним внуком. Москвичи, его давние знакомцы, чьи просьбы он, Худиев, не раз выполнял, охотно согласились помочь ему... А пока суть да дело, он вызвал на допрос дежурившую в ту ночь врача.

Хитрая бестия. Тоже еврейка. Правда, горская, но какая разница?! Они все заодно... Она, конечно же, от всего отпиралась. Но Худиев сумел-таки подловить ее.

- Ты помнишь, - как бы набум лазаря спросил он, - перед самым побегом профессора Раппопорт через тебя передавала ему медикаменты?...

- Нет, Эльхан Велиевич, то было за неделю до этого случая. Она пересылала ему простыни.

- Какое ты имела право это делать? - выгнул голову Худиев.

- Ну, - растерялась женщина, - вы же знаете, что у нас нет ни лекарств для больных, ни нормальной пищи... Постельного белья тоже нет... Им все передают с воли родные и близкие. Мы говорим охране, что проносим и говорим кому. Ваши люди проверяют, а потом доставляют к нам в лазарет...

- Не изворачивайся! - рявкнул он. - Тебя видели с ней накануне побега твоего пациента, - опять наугад сказал он.

- Такого не могло быть!

- Почему?

- Да потому что ее уже здесь не было.

Полковник вскочил на ноги.

- Откуда ты знаешь?

- Когда Елена Марковна передавала простыни, она сказала, что у нее на руках билет в Москву. Увозит внука к сестре.

- Почему не доложили?

- А почему я должна была докладывать? Что в том предосудительного?... - пожала плечами врач.

“Хитроумные” вопросы Худиева сбили ее с толку. Она стала путаться и завираться. Ее оставалось немного дожать, и она, полковник нисколько не сомневался, расколется. Камера для этого хорошее воздействие. Посидит пару часов, а потом с перепугу выложит все, что нужно и не нужно...

Худиев вызвал конвой.

- Препроводите арестованную в камеру! - распорядился он.

Врач забилась в истерике. Стала умолять не делать этого. Кричать, что она ни в чем не виновата... В общем, как все, и как обычно. Но такое, Худиев знал по опыту, срабатывает наверняка. Помечется немного по камере, подумает, а потом - запоет...

Отправив врача “дозревать”, Худиев спустился в столовую. И между первым и вторым блюдами ему поднесли сразу “десерт”. Вместо любимого компота из урюка - телефонограмму из Москвы.

“Эльхан, Раппопорт Елена Марковна на следующий день после прилета из Баку вместе с внуком отбыла в Штаты. Факт подтвержден. Жму руку. Николай.”

- Этот побег, полковник, - продуманная акция! - прочитав телефонограмму, с ходу заявил Зейналов. - Вытряхни ты из этой врачихи все, что она может знать.

Единственная ниточка, ведущая к поимке Караева, оборвалась в Шереметьево. Больше не за что было цепляться. Разве только за Интерпол. Но это значило на целый месяц разводить бюрократию...

... Президент ждал результатов по Караеву, а тут ЧП похлеще... Исчезли. Растворились. Ушли. Вернее, говоря по-русски, смылись из своих камер два суперохраняемых государственных преступника - Премьер-министр и министр обороны.

- Как это могло случиться?! - хватаясь за сердце, орал он на начальника тюрьмы.

Он орал, прекрасно понимая, что если даже начальник тюрьмы захотел бы это сделать, он не смог бы сделать этого так, чтобы никто не видел, как они покидали здание МНБ.

Ни одного свидетеля!.. Нонсенс!... Президент разорвет его...

Никому и в голову не могло придти, что к этому делу имел самое прямое отношение человек, за которым весь личный состав чекистов последние дни охотился. И не только он. Еще три американца да неприметный местный бизнесмен Азизов. Что касается американцев и Азизова, чекисты, даже если и имели бы о них какое-то представление, вряд ли могли увязать их со столь таинственным происшествием. Разве только в бредовом сне...

...В операции участвовало трое. Джилл, Эльдар Азизов и он, Караев. Разработал же ее, как полагается, по всем правилам тайных игрищ - Том Ферти. И он же вместе с Маккормаком прикрывал их. Мика должен был проводить беседы с узниками, а Джилл обеспечить нейтрализацию видеокамер и подслушивающих устройств. Она уже знала, где находится операторская, и сделать это ей не представляло особых проблем.

...Резко сбросив с себя простыню, Премьер вскочил на ноги. Озираясь по сторонам, он с дробным стуком зубов прошептал:

- Кто здесь?

Взъерошенный, в мятом исподнем, свисавшем с костлявого тела, и до смерти напуганный Премьер походил на затравленного звереныша, готового на отчаянную драку.

Еще бы! На его месте любой другой выглядел бы не лучше. Трудно даже представить реакцию задремавшего человека, надежно изолированного от мира, которому в полночь на плечо ложится чья-то рука и кто-то доверительно, в самое ухо, говорит:

- Господин Премьер-министр, вставайте... У меня к вам серьезный разговор.

В камере свет не тушат. В ней светло. А значит, тот, кто тормошил тебя, да притом выдал вполне понятную тираду, должен, по идее, стоять над головой. Во всяком случае, у кровати. А рядом - никого. Пусто...

Надзиратели будят так, что не перепугаешься. Ну, в худшем случае, - вздрогнешь, а увидев хамскую рожу - успокаиваешься и начинаешь думать о предстоящем допросе... А тут тебя явно расталкивали, вежливо попросили и... исчезли...

Сначала Премьеру подумалось, что это со сна. Галлюцинация. Такое в тюрьме не в новинку. И он, натянув на голову простынь, хотел продолжить прерванный сон. Но невидимая рука стала стягивать ее и тот же голос человека, которого он в упор не видел, тихо и требовательно повторил те же самые слова, только добавил:

- Пожалуйста, не пугайтесь.

Хорошо сказать: не пугайтесь. А как не испугаться? Нигде никого, а Некто или Нечто дергает за простынь. Да еще и говорит.

Караев такое предвидел. Он терпеливо и долго убеждал Премьера в том, что он никакой не призрак, что ему ничего не чудится и не снится, и что он пришел помочь ему бежать отсюда.

Премьер ровным счетом ничего не понимал. Он никак не мог взять в толк, как Караев проник сюда и почему его не видно. Никакие объяснения профессора по поводу того, что его невидимым делает новейшая техническая разработка, которая держится в строжайшей тайне, - до прагматичного Премьера не доходили. Сковавший его страх не давал возможности упорядочить разбегавшиеся мысли и дойти если не до разумного, то хотя бы до логического аргумента в пользу всего, что сейчас происходит с ним...

Премьер двумя руками с силой провел по впалым щекам. Караев понимал - он это сделал, чтобы доказать самому себе, что не спит и что происходящее - явь.

- Кто послал вас? - спросил он.

- Не могу сказать, - отрезал Караев.

- Ваша цель спровоцировать убийство при попытке к бегству?

- Ни в коем случае! - успокоил его Караев. - Хотите правду?

- Только ее и жду, - и уже освоившись со своей ролью вести диалог с невидимкой, строго предупредил:

- И не говорите, пожалуйста, будто вы хотите в отношении меня восстановить справедливость и другой чепухи.

- По большому счету, господин Премьер-министр, не без этого. Но вы правы, двигает нами другое... Нам нужен ваш побег, чтобы подставить под удар Фарида Зейналова и садиста Худиева... У меня с ними личные счеты, - не торопясь внушал профессор.

- В такое поверить могу, - проговорил Премьер, - с одним уточнением. Кому - вам? И кто за вами стоит?

- Вопросы резонные. Однако отвечать на них я не уполномочен, - слукавил Караев. - Могу с полной ответственностью сказать, что люди, которые стоят за мной - достаточно серьезные люди. - И чтобы убедить собеседника в чистоте своих намерений, добавил:

- Они не стали бы экипировать меня столь секретным механизмом. Тем более для дурных целей.

- Да, - соглашается Премьер, - они могли бы прибегнуть к иным методам. В их арсенале много иных иезуитских приемов.

Кого он имел в виду под “они” и “у них”, было ясно. Караев оживился. Диалог приобретал предметный характер.

- Тем более, господин Премьер-министр, мы задались целью вместе с вами освободить и министра обороны.

- Вы с ним уже имели беседу? - полюбопытствовал он.

- Начали с Вас...

Премьер надолго задумался.

- Какова наша задача? Моя и его, - задавая переговорам деловую конкретику, наконец отозвался он.

- Мы можем отсюда вас вывести. Это будет ориентировочно в час или в половине второго ночи. В вашем распоряжении будет чистых три часа. Времени достаточно, чтобы успеть пересечь границу...

- Насколько я понял, от нас - колеса и документы...

- Для “Золотого сюзгеча” не так важны документы, сколько - деньги, - напомнил Караев.

- Знаю, - кивнул Премьер и опять умолк.

- Когда планируете? - после непродолжительной паузы поинтересовался он.

- Все в ваших руках.

- Бумагу и ручку! - потребовал Премьер и в один присест написал довольно лаконичную записку: “Аждар, сделай все так, как скажут эти люди. О моей записке - никому ни слова”.

- Он мой самый верный человек. Его имя нигде и никогда не всплывало. Никто о нашей дружбе не знает. Он поймет, от кого она.

Премьер подробно объяснил, как найти Аждара, и попросил на словах передать, чтобы тот позаботился и о деньгах, и о документах. На него и министра.

- Машину пусть подберет по моему вкусу. Он знает, на что я намекаю. Поезжайте к нему сейчас же. Позвоните в дверь и - чей бы голос не спросил вас: “Кто там?” - отвечайте: “Товарищ из Красноярска”.

- Почему из Красноярска? - удивился Караев.

Премьер многозначительно посмотрел в сторону, откуда доносился голос невидимки.

- Это откроет вам дверь. В любое время дня и ночи.

- Простите. Вопрос мой был глупейшим, - поспешил извиниться Караев.

- Почему же? Наши отцы в печально известном 1937 году были репрессированы... И мы с ним родились в один год и в одном городе - Красноярске... Впрочем, что об этом вспоминать, - Премьер махнул рукой.

- Да, и еще, - вдруг спохватился он. - Мой товарищ человек подозрительный. Чтобы он поверил вам, - Премьер лукаво улыбнулся, - чтобы он поверил, задайте ему вопрос. Это шутка, которой мы обмениваемся при встрече друг с другом. Спросите: “Это не вы снимались в кинофильме “Застава в горах”? А потом добавьте: “В роли Буяна”. Он вас поймет.

После коротких и точных указаний Премьер сказал, чтобы Караев прошел к Министру.

- Утрясите и с ним... Если хотите, я могу черкнуть записку ему. Она поможет избежать вам долгого с ним разговора, - предложил он и не задумываясь написал: “Я дал согласие. Слово за тобой”.

- Извольте, - протянул записку Премьер...

... Министр спал чутко. Почувствовав на себе руку чужого человека, вслух, как ужаленный, крикнул:

- Что вам нужно?! Кто здесь?!

Хорошо поставленный командный голос, очевидно, донесся до надзирателя и тот поспешно подошел к дверному глазку.

- Что орешь? - грубо прохрипел он.

- Дурной сон приснился, - мотая головой из стороны в сторону, сказал Министр.

- Давай ложись! - приказал надзиратель и пошел по коридору дальше.

Министр продолжал сидеть, придирчиво осматривая каждую пядь своей камеры. Караеву пришлось потратить на него полчаса. Он оказался не таким сообразительным, как Премьер. А может, просто прикидывался. Наверное, ломал дурака, потому что после записки Премьера, которую он обнюхивал с разных сторон, Министр вдруг сразу все стал понимать и даже проявил осторожность.

- Нас могут видеть и слышать. Ты это знаешь? - он опасливо вперился в потолок.

- Не волнуйтесь. Вся система прослушки заблокирована, - успокоил Караев.

- Уведите меня прямо сейчас, - неожиданно предложил он.

- Нет, только вдвоем с Премьером. Возможно, это будет завтра. Так что будьте готовы.

- Завтра так завтра, - обреченно вздохнул он...

...Все прошло как по нотам. Джилл, заблокировав наблюдающую аппаратуру, вышла на улицу, чтобы отдать свой контур Мике. Этим-то контуром Караев и вывел узников на волю...

Сначала Караев привел Премьера. Прямо к дверям “Вольво”. Машина, которая отвечала его вкусам и которую он держал подальше от посторонних глаз в гараже у своего верного друга. Обняв Премьера, Аждар заволок его в салон и, смеясь сквозь слезы, спросил:

- Это не вы снимались в кинофильме “Застава в горах?”

- Я...Я... В роли Буяна, - придушенным голосом ответил Премьер.

Пока Караев ходил за Министром, Эльдар протянул Премьеру открытку.

- Вам надо написать письмецо Фариду Якубовичу Зейналову. Благодарственное, конечно, - уточнил Азизов.

- Понял. Давайте!

Положив открытку на дипломат, Премьер долго думал что написать и, наконец, выстроив в уме удовлетворявший его текст, произнес:

- Напишем так!

«Дорогой Фридик!

Спасибо за свободу. Я распоряжусь ею как надо. Придет время и мы рассчитаемся с тираном, вероломно обманувшим меня».

Президент знал почерк Премьера. И, конечно, знал, кто кроется за именем “Фридик”. Это обращение относилось однозначно к Зейналову. Так его между собой называли друзья.

...И про эту открытку он, Караев, забыл.

“Какая досада! Скорей бы пришел Ферти. Дело еще можно поправить”, - сетуя, ерзал он.

С того момента, как он вернулся, прошло уже сорок пять минут. Караев стал нервничать. Что могло случиться?... И в этот самый момент из вестибюля, вальяжно покачиваясь, вышел Ферти. Довольный. Сияющий. Хмельной.

- Я уже стал беспокоиться, - угрюмо пробурчал Караев.

- О!... Вы уже здесь?! Я и не думал... Ну тогда вперед, - бесшабашно скомандовал он самому себе.

И от встречного порыва ветра так же бесшабашно затрепетал водруженный на капоте американский вымпел.

Поведав вкратце о своей промашке, Караев сказал, что им вновь придется возвращаться сюда. Реакция Ферти показалась ему неожиданно легкомысленной.

- Не обязательно, Майкл! - отмахнулся он.

- То есть как не обязательно! - взорвался Караев.

- Не горячитесь, Майкл. Президент ее получит.

- Не понял?!

- И понимать нечего... Президент является на работу в одиннадцать, не так ли?

- Так, - подтверждает Караев, еще не понимая, куда клонит Ферти.

- А в половине одиннадцатого открытка будет покоиться в рабочем столе министра Фридика... Такое устроит вас?

- Лучшего и быть не может! - воскликнул Караев, по-дружески хлопнув Тома по плечу.

Не выдержав бессонной ночи, Эм уснул прямо в кресле.

- Будить? - спросил Том.

Караев только коснулся его плеча, и Эм тотчас же открыл глаза.

- Ну как? - выпалил он.

- Все окей, - успокоил его Караев и весело добавил:

- Теперь можно на боковую...

...НИЧЕГО КРОМЕ СТРАХА И НАДЕЖДЫ

(эпилог)

Сон унес его вихрем. Закрутил в себе, как в воронке. Бешено. Неистово. А потом, опалив всполохом странного жгучего пламени, выхватил и выбросил из этого сумасшедшего водоворота...

И увидел он себя на склоне горы, ловко прыгающего с камня на камень. Он знал, кто он. И всегда знал эту до боли знакомую скудную окрестность с редкой порослью олив и одиноких кряжистых дубов. И знал каждый камешек на этой едва заметной тропке, стремительно сбегающей в долину с горбатого склона, в пещере которого он жил сотни лет.

Сейчас он спешил. Спешил и вслух говорил:

- С Богами шутки плохи...

Он оглядел себя. И не понравился он самому себе... Прожженная в нескольких местах тога. Черные от копоти руки. Запах паленого от скрученных огнем на руках и ногах волос... И что самое огорчительное - без сандалий. Впопыхах он забыл переодеться и обуться.

- Я не боюсь тебя, Зевс! - крикнул он в небо. - Тебе не отнять у них того, что я дал им... Они будут обладать этим вечно.

Но не было уверенности в громовом его голосе. Страх метался в нем. И поселил его в нем ласковый шепот любимой им женщины... Он в это время стоял у мехов, когда в сердце своем услыхал:

- Берегись, титан. Месть Богов близка. Спеши к брату своему.

И тогда он сдавил меха так, что вырвавшееся из горна пламя облизало его с ног до головы...

- Что это, если не страх? - спросил он у самого себя и сам же себе ответил:

- Не знаю, что это, но я не боюсь тебя, Зевс!...

Брат сидел на ступеньках. На белом мраморе была расстелена роскошная скатерть, уставленная яствами и винами. Он поднял хмельные глаза.

- Опять ты, Прометей, - с усталой яростью произнес брат. - Надоели мне твои нравоучения.

- Эпи, не принимай даров от Зевса.

Эпиметий положил на  раскрытую ладонь инжир и медленно, в предвкушении удовольствия, стал придвигать ее ко рту. И вдруг остановился.

- Кто это там, брат? - спросил Эпиметий, указывая в сторону дальней оливы, где бил родник.

Там, в тени дерева, сидели трое. Две женщины и мужчина.

- Я пришел один, Эпи.

- Но они смотрят на тебя.

Прометей прикрыл рукой глаза, чтобы солнце не мешало ему видеть. Это были люди из долины. Они, наверное, направлялись к нему. И титан помахал им.

Брат, жмурясь от удовольствия, мял во рту холодную мякоть медоносного инжира.

- Эпи, сегодня я слышал голос оттуда... Боги решили покарать меня. Голос сказал, чтобы я поспешил к тебе.

- Видишь… У меня все в порядке... Я пью вино и горстями смоквы заедаю его...

- Эпи, - улыбаясь брату, продолжал титан, - я пришел за ларцом, что отдал тебе на хранение.

- Зачем, Прометей? Ты мне не веришь?

- Верю... Но если он будет в моей пещере, я буду спокоен.

- Я берегу его пуще глаза своего. Не позволяю никому прикасаться к нему. Тем более открыть.

- Знаю, Эпи... Ты все-таки принеси его, - настаивал Прометей.

- Чего ты боишься, Прометей? Чего страшиться тебе, бросившему вызов Богам? - залился пьяным смехом Эпиметий.

- Не за себя боюсь, брат. Боюсь за них. За этих землян, - и Прометей показал на три жалкие фигурки, прячущиеся под сенью старой оливы.

- Брось, брат, печься о них. Неразумное это племя. Неблагодарное.

- Разумное, Эпи. Только беспомощное. А потому жалкое.

- Хорошо, - соглашается Эпиметий и, наполняя второй бокал вином, кричит:

- Пандора, сердце мое, принеси сюда ящик брата моего...

Потом протянув титану наполненный до краев бокал, предложил:

- Выпей со мной, Прометей, этот чудесный напиток...

- Спасибо, Эпи. Я потом пойду к людям и напьюсь там ключевой воды.

И Прометей повернулся в сторону старой оливы, под ветвями которой бил студеный ключ и нашли приют жалкие, смертные земляне. И вдруг они все трое, отчего-то запаниковав, повскакали на ноги. Они со страхом и ужасом смотрели за спину Прометея.

Титан обернулся. И понял: Зевс - ударил...

На мраморных ступенях, у роскошной скатерти с яствами, над головой Эпитемия, стояла Пандора. Обворожительная, как чудо. Неотразимая, как стрела амура. В руках своих она держала заветный ларец. А Эпи завороженно смотрел в прелестное лицо жены своей - Пандоры, которую намедни получил в дар от Богов.

Пандора взялась за крышку.

- Не надо! - взревел титан и бросился к ней.

Белые пальчики Пандоры, хищно обвившие крышку ларца, резко дернули ее. И из разверзшего зева его вырвался шквал, разнося по свету Ненависть и Зависть, Подлость и Лесть, Болезни и Беды, Голод, Невежество и Нищету...

Прометей таки успел вырвать из рук коварной Пандоры ларец и захлопнуть его.

- Поздно, титан, - звонко и соблазнительно смеялась Пандора. - Все зло теперь в миру. Все зло - в людях. И что их ремесла, которым ты их обучил? И что их искусство, которым ты их заразил? И что их знания, которые ты в них вложил?... И нужно ли это было тебе?...

- Не все! Не все ты выпустила оттуда, мерзавка! - прижимая к груди ларец, стонал как от раны Прометей.

- Да, не все, Прометей! Зевс оставил в твоем ящике на все времена, навсегда, две вещи – Надежду и Страх...

... Караев вскочил на ноги. Обуянный ужасом он стоял на постели, обливаясь холодным потом. И долго ничего понять не мог - где он? И кто он? Он посмотрел на напольные часы. Сон длился не больше минуты...

За окном светило солнце нового дня. И он поймал себя на том, что прижимает руки к сердцу. Как Прометей - ларец с заключенными в нем Надеждой и Страхом...

“Боже, но я ведь не крал у вас тайну Времени...”, - не то спросил, не то констатировал он, с опаской глядя в пространство. Какую-то долю секунды стояла оглушительная тишина. И в этой тишине напольные часы, что показывали девять часов, и должны были, по идее, пробить девять раз, ударили всего одним гонгом. И в дребезжащем звуке его Караеву послышалось: “Как знать...”

                         «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

                         ФЕРТИ - БОССУ

Сэр, сегодня в Баку взяты под стражу и брошены в подвалы МНБ министр национальной безопасности Ф.Зейналов и начальник следственно-розыскного управления этого министерства Э.Худиев.

Министром национальной безопасности назначен руководитель отдела административных органов Президентского аппарата. Главой таможенного комитета стал командующий погранвойсками, а командующим пограничников стал бывший таможенник...

Как только что стало известно, шефом силовых ведомств Президентского аппарата назначен министр Обороны.

Завтра в Баку из Стамбула прибывает борт с оборудованием для посольства. Этим самолетом вылетят профессор Маккормак, профессор Караев и Джилл Бери.

Подтверждение об их вылете сообщу отдельно.

ФЕРТИ»

Баку, 29.02.00

 ГЛАВНАЯ